Курс лекций, к которому я сейчас приступаю, я назвал «Философия логического атомизма». Для начала, вероятно, лучше всего было бы сказать пару слов о том, что я понимаю под этим заголовком. К типу философии, которую я намерен отстаивать и которую называю логическим атомизмом, меня принудил ход размышлений над философией математики, хотя я едва бы нашёлся, что точно сказать, сколь далеко между ними простирается строгая логическая связь. То, что я собираюсь сообщить в этих лекциях, большей частью является моими собственными личными мнениями, и я не утверждаю, что они суть нечто большее. Как я попытался доказать в Основаниях Математики [2], анализируя математику, мы всю её сводим к логике. Она вся сводится к логике в самом строгом и наиболее формальном смысле. В настоящих лекциях я попытаюсь изложить в виде очерка, достаточно краткого и скорее неудовлетворительного, тип логической доктрины, который представляется мне следствием философии математики — не строго логически, но как то, что выявляется вследствие размышления: определённый тип логической доктрины и на его основе определённый тип метафизики. Логика, которую я буду отстаивать, является атомистичной в противоположность монистической логике тех, кто более или менее следует Гегелю [3]. Говоря, что моя логика атомистична, я имею в виду, что разделяю убежденность здравого смысла в существовании многих отдельных предметов. Я не рассматриваю наблюдаемое многообразие мира как то, что состоит только из фаз и мнимых членений единственной нераздельной Реальности. Из этого следует, что значительная и требующая оправдания часть того типа философии, которую я намерен отстаивать, должна заключаться в объяснении процесса анализа. Часто говорят, что процесс анализа состоит в фальсификации, что анализируя любое данное конкретное целое, вы его фальсифицируете, и что результат анализа не является истинным. Я не считаю это правильной точкой зрения. Разумеется, я не хочу сказать, да и никто не утверждал бы, что после того, как анализ закончен, сохранилось всё то, с чего вы начинали. Если бы это было так, анализ никогда ничего бы вам не дал. Я не предполагаю встретить взгляды, с которыми не согласен, контроверзами, защищая взгляды, им противоположные, но скорее предполагаю позитивно изложить то, что считаю по этому поводу истинным, изыскивая все способы сделать отстаиваемую мной точку зрения неизбежным следствием абсолютно неоспоримых [undeniable] данных. Когда я говорю «неоспоримые данные», это не должно рассматриваться как синоним с «истинные данные», поскольку «неоспоримые» — термин психологии, а «истинные» — нет. Говоря, что нечто «неоспоримо», я имею в виду, что это нечто никто не стремится опровергнуть. Из этого не следует, что оно является истинным, хотя из этого и следует, что все мы будем считать его истинным — и насколько представляется возможным, настолько оно близко к истине. Рассматривая какую-либо разновидность теории познания, вы неизбежно, в большей или меньшей степени, привязаны к определённой субъективности, поскольку вас не просто интересует вопрос, каковы истины о мире, но вопрос «Что я могу знать о мире?» Аргументация любого рода всегда должна отталкиваться от чего-то такого, что кажется вам истинным; если оно представляется вам таковым, ничего более не нужно. Нельзя выйти за свои собственные рамки и абстрактно рассмотреть, является ли истинным то, что Философия логического атомизма представляется вам истинным; это можно осуществить в отдельном случае, когда одно из ваших убеждений сменяется впоследствии на другое ваше же убеждение. Причина, по которой я называю свою доктрину логическим атомизмом, состоит в том, что атомы, которые я хочу получить как конечный результат анализа, являются логическими, а не физическими. Некоторые из них будут представлять собой то, что я называю «индивидами» [ «particulars»] — преходящие предметы, такие как небольшие пятна цвета или звуки — а некоторые будут предикатами или отношениями и т. д. Дело в том, что атом, который я хочу получить, — это атом логического, а не физического анализа. Довольно любопытный факт в философии в том, что данные, неоспоримые для того, чтобы от них отталкиваться, всегда являются несколько нечёткими [vague] и двусмысленными. Вы можете, например, сказать: «В данный момент в этой комнате находится определённое число людей». Очевидно, в некотором смысле это неоспоримо. Но при попытке определить, что же представляет собой эта комната, что значит для человека находиться в комнате, каким образом один человек отличается от другого и т. п., вы находите, что сказанное вами крайне нечётко и что на самом деле вы не знаете, что же имели в виду. Отсутствие знания о значении того, в чём вы действительно уверены, а в момент вынесения точного утверждения отсутствие уверенности в том, является ли оно истинным или ложным, скорее исключение из правил. По моему мнению, процесс обоснованного философствования состоит главным образом в переходе от того, что очевидно, но нечётко и двусмысленно, и в чём мы чувствуем себя совершенно уверенными, к чему-то точному, ясному, определённому, что, как мы находим посредством рефлексии и анализа, включено в то нечёткое, с чего мы начинали, и, так сказать, представляет собой действительную истину, лишь тенью которой выступает нечёткое. Я с удовольствием посвятил бы целую лекцию понятию нечёткости, если бы у меня было больше времени и знаний. Я думаю, что нечёткость гораздо более важна в теории познания, чем об этом можно было бы судить по большинству работ. Нечётко всё, причём степень нечёткости не осознаётся вплоть до попытки нечто прояснить, а всё точное столь далеко от всего того, о чём мы обычно мыслим, что нельзя и на мгновение предположить, что же мы на самом деле имеем в виду, когда выражаем наши мысли. При переходе от нечёткого к точному с помощью метода анализа и рефлексии, о которых я говорю, вы всегда подвержены определённому риску ошибиться. Если я начинаю с утверждения, что в комнате находится столько-то человек, а затем работаю над тем, чтобы сделать это утверждение точным, я подвергаюсь слишком большому риску, и в высшей степени вероятно, что любое точное утверждение, высказанное мной, будет чем-то вообще не истинным. Поэтому нельзя очень легко или просто получить из того, что нечётко, хоть и неоспоримо, нечто точное, сохраняющее неоспоримость отправного пункта. Точные пропозиции, полученные вами, логически могут быть предпосылками системы, которую вы строите на их основе, но они не будут предпосылками теории познания. Важно осознать различие между предпосылками, производным которых фактически является ваше знание, и предпосылками, из которых вы дедуцируете своё знание, если оно уже является полным. Это совершенно разные вещи. Предпосылки, которые логик возьмёт для науки, не относятся к тем, что известны первыми или получены легче всего. Это будут пропозиции, имеющие огромную дедуктивную силу, чрезвычайную убедительность и точность, свойства, совершенно отличные от свойств действительных предпосылок, с которых начинается ваше познание. Говоря о предпосылках теории познания, вы не высказываете ничего объективного, но высказываете нечто такое, что будет различаться от одного человека к другому, поскольку предпосылки теории познания у одного не будут совпадать с предпосылками теории познания у другого. Среди разнообразных и многочисленных шкод имеет место тенденция предполагать, что при попытке философствовать о собственном знании необходимо возводить свои предпосылки далее и далее в область неточного и нечёткого, за пределы того, где вы находитесь сами, непосредственно к ребёнку или обезьяне, а всё то, что, как вам кажется, вы знаете — но что психологи рассматривают как продукт предшествующей мысли, сопровождающейся анализом и рефлексией с вашей стороны, — на самом деле не может рассматриваться как предпосылка вашей собственной теории познания. Я говорю о достаточно широко распространённой теории, которая используется против того рода аналитической точки зрения, которую я хочу защитить. Мне кажется, что когда объектом вашего исследования выступает не просто история или развитие разума, но установление природы мира, вы не собираетесь возвращаться назад, за те пределы, где уже находитесь. Вы не желаете возвращаться к нечёткости ребёнка или обезьяны, потому что находите вполне удовлетворительными те осложнения, которые возникают в результате нечёткости вашего собственного знания. Но здесь мы сталкиваемся с одним из тех затруднений, которые постоянно встречаются в философии, когда имеются два предельных конфликтующих предубеждения, и где дискуссия прекращается. Есть умонастроение, рассматривающее то, что называется примитивным опытом, как то, что должно быть путеводителем к мудрости более лучшим, чем опыт рефлектирующего человека, и есть умонастроение, принимающее прямо противоположную точку зрения. Здесь я вообще не вижу повода для дискуссии. Совершенно ясно, что высокообразованный человек всё видит, слышит и чувствует способом совершенно иным, нежели маленький ребёнок или животное, и что этот целостный способ опыта мира и мышления о мире является в гораздо большей степени аналитическим, чем способ, используемый более примитивным опытом. То, что мы должны принять в качестве предпосылок любого вида аналитической работы, представляется нам неоспоримым — нам, как таковым здесь и сейчас — и в целом я считаю, что адаптированный Декартом тип метода верен. Вы должны всё подвергать сомнению и сохранять только то, в чём нельзя сомневаться по причине ясности и отчётливости, а не в результате уверенности, что вы не-впадаете в заблуждение, поскольку здесь отсутствует метод, предохраняющий от возможной ошибки. Стремление к абсолютной безопасности — это одна из тех ловушек, в которую всегда попадаешься, и в области познания оно несостоятельно так же, как и везде. При всём этом, я, тем не менее, думаю, что в целом метод Декарта достаточно обоснован для того, чтобы принять его в качестве отправного пункта. Таким образом, я всегда предполагаю начинать с некоторого необходимого мне аргумента, прибегая к данным, которые будут просто до нелепости очевидными. Требуемое философское мастерство будет состоять в отборе данных, способных произвести много рефлексии и анализа и в самих рефлексии и анализе. То, что я говорил до сих пор, сказано с целью введения. Первый трюизм, на который я хочу обратить ваше внимание, — и надеюсь, вы со мной согласитесь, что то, что я называю трюизмами, настолько очевидно, что об этом почти смешно упоминать — заключается в том, что мир содержит факты, которые суть то, что они суть, независимо от того, что мы предпочитаем о них думать, и что существуют также убеждения [beliefs], которые имеют отношение к фактам и которые посредством ссылки на факты являются либо истинными, либо ложными. Прежде всего, я попытаюсь дать предварительное объяснение тому, что подразумеваю под «фактом». Говоря о факте — я не предлагаю точного определения, но пытаюсь объяснить так, чтобы вам стало ясно, о чём идёт речь, — я имею в виду то, что делает пропозицию истинной или ложной. Если я говорю: «Идёт дождь», высказанное мной истинно при одних погодных условиях и ложно при других. Погодные условия, которые делают моё высказывание истинным (или ложным, в зависимости от обстоятельств), и есть то, что я называю «фактом». Если я говорю: «Сократ умер», моё высказывание будет истинным благодаря определённому физиологическому обстоятельству, которое давным-давно случилось в Афинах. Если я говорю: «Тяготение изменяется обратно пропорционально квадрату расстояния», моё высказывание делает истинным астрономический факт. Если я говорю: «Дважды два равно четыре», моё высказывание истинно в силу арифметического факта. С другой стороны, если я говорю: «Сократ жив», или «Тяготение изменяется прямо пропорционально расстоянию», или «Дважды два равно пяти», те же самые факты, которые делали мои предыдущие высказывания истинными, показывают, что эти новые высказывания являются ложными. Мне нужно, чтобы вы осознали, что, говоря о фактах, я не имею в виду отдельные существующие вещи, такие как Сократ, дождь или Солнце. Сам Сократ не делает какое-либо высказывание истинным или ложным. Может быть, вы склонны предположить, что сам по себе он даёт истину высказыванию «Сократ существует», но на самом деле это ошибка. Она обусловлена смешением, которое я попытаюсь объяснить в шестой лекции этого курса, когда начну рассматривать понятие существования. Сам Сократ {1} или любой отдельный предмет, как он сам по себе, не делает какую-либо пропозицию истинной или ложной. И «Сократ мёртв», и «Сократ жив» суть высказывания о Сократе. Одно является истинным, другое — ложным. Фактом я называю то, что выражено целостным предложением, а не отдельным именем типа «Сократ». Когда единственным словом, как «огонь» или «волк», стремятся выразить факт, это всегда обусловлено невыраженным контекстом, и полное выражение факта всегда будет включать предложение. Мы выражаем факт, когда, например, говорим, что определённый предмет имеет определённое свойство, или что он находится в определённом отношении к другому предмету; но предмет, обладающий свойством или отношением, не есть то, что я называю «фактом». Важно заметить, что факты принадлежат объективному миру. Они не создаются нашими мыслями или убеждениями за исключением особых случаев. Я установил бы это как очевидный трюизм, но тот, кто вообще читал какую-нибудь философскую литературу, конечно сразу же осознает, сколь много должно быть сказано, прежде чем такое утверждение сможет стать нужной вам позицией. Первое, на чём я хочу сделать акцент, состоит в том, что внешний мир — мир, на который познающий, так сказать, нацеливает познание, — полностью не описывается множеством индивидов, но также необходимо учитывать и то, что я называю фактами. Факты суть нечто такое, что вы выражаете посредством предложения, и они в такой же степени, как и отдельные стулья и столы, являются частью реального мира. За исключением психологии, большинство наших высказываний направлены не просто на то, чтобы выразить состояния нашего ума, хотя зачастую это всё, что удаётся им сделать. Они предназначены для выражения фактов, которые (за исключением того, когда они являются психологическими) будут относиться к внешнему миру. Существуют такие факты, которые равным образом затрагиваются, и когда мы говорим правду, и когда мы говорим ложь. Высказывая нечто ложное, мы говорим ложь в силу объективного факта, и объективный же факт обусловливает то, что мы высказываем нечто истинное, когда говорим истину. Различных видов фактов — громадное количество, и в последней лекции мы подведём определённый итог их классификации. Для начала, чтобы вы не вообразили, что все факты очень сильно схожи, я как раз укажу несколько их разновидностей. Есть единичные факты, такие как «Это является белым»; затем, есть общие факты, такие как «Все люди смертны». Различие между единичными и общими фактами, конечно же, является одним из наиболее важных. Ещё одной величайшей ошибкой было бы предполагать, что можно описать мир полностью посредством одних единичных фактов. Предположим, что на всём протяжении универсума вам удалось хронологизировать каждый отдельный единичный факт, и что нигде нет ни одного единичного факта любого типа, который бы не был хронологизирован, вы всё ещё не достигли бы полного описания универсума, если бы также не добавили: «Факты, которые я выстроил в хронологической последовательности, суть все имеющиеся единичные факты»; Поэтому нельзя надеяться описать мир полностью, не имея общих фактов, также как и единичных. Другое различие, которое вероятно немногим более сложно провести, это различие между положительными и отрицательными фактами. Так, например, «Сократ жил» — положительный факт и, можно сказать, что «Сократ не жив» отрицательный факт.
