«Мы всегда уверены, что принятое нами решение неверно».
Дежнев Старший.
23.
После этого вопроса Моррисон поднялся.» Он чувствовал, что не совсем уверенно стоит на ногах — возможно, от водки или от общей напряженности, или же от этого последнего откровения, о котором лишь догадывался. Он потопал немного ногами, как бы проверяя их прочность, затем не спеша прошелся по комнате.
Глядя прямо в лицо Барановой, он хрипло произнес:
— Вы можете уменьшить кролика, и с ним может ничего не произойти. Но разве до вас не доходит, что мозг человека — это самая сложная из всех известных субстанций. И там, где другие примитивные системы выживают, человеческий мозг чаще всего гибнет?
— Доходит, — бесстрастно заметила Баранова, — но наши исследования показали, что минимизация не оказывает ни малейшего влияния на внутренние процессы, происходящие в подвергаемом уменьшению объекте. Теоретически, даже на человеческий мозг она не оказывает пагубного воздействия.
— Теоретически! — передразнил ее презрительно Моррисон. — Как можно было, опираясь только на теорию, проводить эксперимент на Шапирове, интеллекте, который вы, кажется, так высоко ценили? Но, потерпев неудачу на нем, при такой невосполнимой для вас утрате, просто безумие предлагать провести подобный эксперимент на мне. Вы что, за счет меня хотите восполнить свои потери? Так ведь со мной произойдет то же самое. И поэтому я не могу согласиться.
Дежнев возразил ему:
—- Не говорите чепухи. Никакое это не безумие. Мы все делали правильно. Вся вина лежит на Шапирове.
— В какой-то мере, да, — поддержала его Баранова. — Шапиров был весьма эксцентричен. Я знаю, что у вас его называли «Crazy Peter», и это недалеко от истины. Он был одержим экспериментом по минимизации. Говорил, что старость не за горами, и поэтому он вовсе не собирается уподобиться Моисею, достигшему земли обетованной, но так на нее и не ступившему.
— Но ведь можно было запретить ему делать это.
— Кому? Мне? Я запрещу Шапирову? И вы это серьезно?
— Ну не вы, так правительство. Если уж Советский Союз так дорожит этой минимизацией...
— Шапиров грозился вовсе прекратить работу над проектом, если не сделаем так, как он хочет, и мы уступили ему. Да и у правительства теперь не такие длинные руки, как раньше, когда оно расправлялось с неугодными учеными. После всего, что было, оно теперь прислушивается к мнению мировой общественности, так же, впрочем, как и ваше правительство. Такова цена международного сотрудничества. Не мне судить: хорошо это или плохо. Короче говоря, кончилось тем, что Шапирова минимизировали.
— Абсолютное безумие, — пробормотал Моррисон.
— Не совсем, — возразила Баранова, — мы выполнили все предосторожности. Несмотря на то, что каждый эксперимент по минимизации стоит огромных денег (а от этого всегда бросает в дрожь членов Центрального Координационного Комитета), мы настояли на его постепенном проведении. Дважды мы подвергали минимизации шимпанзе и дважды возвращали их в нормальное состояние, не отмечая при этом никаких изменений: и когда наблюдали за их поведением, и когда расшифровывали показания энцефалографа.
— Шимпанзе — это все же не человек, — заметил Моррисон.
— Нам это тоже известно, — помрачнела Баранова. — И тем не менее, следующий эксперимент мы провели на человеке. Нашелся доброволец. Юрий Конев, если говорить прямо.
— Я вынужден был пойти на это, — заметил Конев. — Именно я доказывал, что мозг не пострадает. Я нейрофизик и поэтому выполнял в данном проекте все необходимые расчеты. Не мог же я просить кого-то еще рисковать здравомыслием при моих расчетах и моей уверенности. Жизнь — это одно. Мы все ее потеряем рано или поздно. А здравый смысл — совсем другое.
— Какие мы храбрые, — прошептала Калныня, разглядывая свои ногти, — поступок настоящего советского человека.
Ее рот скривился, и на лице появилось что-то вроде усмешки.
Глядя в упор на Моррисона, Конев проговорил:
— Да, я — советский гражданин, но пошел на это не из патриотических соображений. Мне кажется, в данном случае они даже не совсем уместны. Я сделал это из соображений порядочности и научной этики. Я был уверен в своих расчетах, но чего стоит такая уверенность, если я не готов испытать ее результаты на себе? В этом заключалось для меня еще и нечто больше. После того, как минимизацию навечно занесут в книгу истории, меня назовут первым человеком, подвергшимся ее воздействию. Это затмит даже подвиги моего великого прадеда-генерала, воевавшего против немецких фашистов во время Великой Отечественной войны. Я прославлюсь. И вовсе не из тщеславия, а лишь потому, что я считаю мирные завоевания в науке всегда превыше любых военных побед.
Баранова прервала его: