Алекс МУСТЕЙКИС
Experimentum Crucis
Он лежал, распростертый на операционном столе, и тысячи датчиков, закрепленных на его теле, высасывали из глубин его драгоценные крохи информации. Провода паутиной расходились в разные стороны, исчезая в недрах десятков сверхмощных вычислительных машин, объединенных в единую сверхсистему, перерабатывающую огромное количество информации для одной цели -- цели Эксперимента. Больше всего датчиков было закреплено на его голове, -- там, под кожей и черепной костью находилось то, чьи тайны человек штурмовал уже не один век. Менялись времена, менялась тактика и техника штурма, но объект исследований слишком хорошо хранил свои тайны и раскрывал их очень неохотно. Нетерпеливые экспериментаторы, желая узнать за время своей жизни как можно больше нового, совершенствовали орудия осады. Самым новейшим из этих орудий и был этот комплекс аппаратуры, созданный совместными усилиями нескольких университетов, и, по замыслу его конструкторов, способный проникнуть за некий барьер, возникший вдруг на пути познания Объекта. О наличии этого препятствия уже давно догадывались некоторые философы, его присутствие замечали отдельные исследователи, обогнавшие свое время, но только с недавних пор основная масса ученых, подталкиваемая требованиями эпохи -как экономическими, так и социальными -- вплотную подошла к границе, словно нарочно закрытой, как будто защищающей заповедную область от вторжения разума.
Человек, лежавший на столе, не чувствовал датчиков. Изо всех чувств, данных ему природой, сейчас остались только зрение и слух, прочие были отключены для чистоты Эксперимента. Человек видел купол операционной, сходящийся вверху в голубой полутьме, видел направленные на него телекамеры, призванные запечатлеть для истории каждую секунду этого грандиозного Эксперимента. Но вот сверху в поле зрения человека вплыло круглое, неестественно синее при этом освещении лицо профессора. Человек отметил, что проф сильно волнуется -- Эксперимент был его детищем, -- и удивился, что способен еще что-то отмечать.
-- Не волнуйся, Мартин, -- сказал профессор. -- Постарайся запомнить как можно больше. Работают все регистраторы, но главное узнаешь только ты. Мы будем активизировать память, но все в конце концов зависит от тебя.
Мартин закрыл и открыл глаза. Это означало: "Не волнуйтесь вы, проф, а я-то сделаю все, что от меня зависит".
Кто-то тронул профессора за плечо. Мартин не видел, кто, да и какое это имело значение?
-- Полторы минуты, Мартин. Счастливого тебе пути... и возвращения. Мар
тин снова закрыл и открыл глаза. "Идите, проф, я есть и буду в
порядке." Мягко хлопнула герметичная дверь. Последние звуки. Медленно гасли лампы, мир погружался во тьму. Последние кванты света. Все. Где-то на пульте за стеной горят и мигают цифры, показывая время до начала Эксперимента. Наверное, сейчас это тридцать секунд. Через тридцать секунд на определенные электроды поступят определенные сигналы, бесшумно стекут с платиновых игл и растворятся внутри его, Мартина, сознания, внутри памяти, внутри его несложных мыслей, которые, словно нехотя, медленно плывут по лабиринтам Объекта в то самое время, когда истекают последние мгновения.
..............................
Старт! В мозг ворвалась лавина сверкающих звуков и грохочущих ароматов, пронзительных вспышек и тяжелых, давящих, ни на что не похожих вкусовых ощущений. Мысли вырвались из своего храма, где они обитали много темных тысячелетий, рассыпчатым цветным фонтаном ринулись в поднебесье, и, не найдя там ничего интересного, желтыми листьями мягко опустились на землю. Налетел свежий, пробирающий до костей ветер, взметнул листья в воздух и понес их вдаль, к белым вершинам гор, виднеющимся сквозь туманную дымку на горизонте.
Мартин стоял в осеннем парке. Это была та унылая пора, когда еще не сверкает снежное великолепие зимы, и уже не радует глаз разноцветный осенний наряд деревьев. Листья уже все лежат под ногами, легкий морозец подернул лужицы тонким зеркалом льда, а солнце, несмотря на полудень, не собирается подниматься в безоблачном, светло-голубом небе выше последних, одиноко дрожащих на порывистом холодном ветру желто-коричневых листочков клена.
Листва уютно шуршала под ногами. Сегодня, выходя из дома, Мартин накинул на плечи легкую, уже явно не по погоде, куртку, и теперь каждый порыв ветра пронизывал ее насквозь, давая понять, что теплые дни позади и пора более внимательно следить за погодой.
-- Такая погода чрезвычайно располагает к философским размышлениям, -раздался за спиной Мартина знакомый голос. Мартин обернулся.
-- Вы правы, проф. И погода, и весь этот вид, -- Мартин обвел рукой вокруг, -- все это наводит на мысль, что все преходяще, за любой весной следует лето и осень...
Профессор усмехнулся.
-- Ты не совсем верно провел аналогию с закономерным концом любого бытия, Мартин. Природа скорее намекает нам на цикличность всех ее явлений, на то, что рано или поздно все возвращается на круги своя, а вовсе не на то, что под луной ничто не вечно.
-- Пусть так. -- Мартину вообще не хотелось говорить, ему хотелось просто созерцать это медленное, торжественное увядание природы.
