Александр Зеркалов — так подписывал свои литературоведческие работы писатель-фантаст Александр Исаакович Мирер (1927–2001).
Интересы его были на удивление многообразны. Проучившись год в МГУ, он был в 1947-м изгнан оттуда за чрезмерное вольномыслие. Не получив формального высшего образования, он тем не менее стал инженером высокого класса, возглавлял конструкторский отдел в крупном НИИ. Но делание карьеры обязывало соблюдать определенные правила игры, обладать «гибким позвоночником», а весьма деликатный в общении с людьми Мирер проявлял завидную твердость, когда ему навязывали чужое мнение. И карьера не состоялась.
Александр Мирер дебютировал в литературе в 1965 г. повестью «Будет хороший день!». Он писал много, но публиковался редко: за полтора десятилетия были напечатаны повесть «У меня девять жизней», книга для подростков «Субмарина “Голубой кит”» да несколько рассказов. Лишь годы спустя до читателя дошел написанный в 60-е годы роман «Дом скитальцев».
В то же время он обращается к литературоведению. Одно из главных его увлечений — религиозная проза Лескова, затем — после выхода «Мастера и Маргариты» — все внимание Мирера-Зеркалова поглощает Булгаков. «Евангелие Михаила Булгакова» выходило дважды — на сербском в Югославии и на русском в США, прежде чем стало доступно российскому читателю. В 2003 г. книга была опубликована нашим издательством.
«Текст» был последним местом работы Александра Исааковича Мирера. Именно он готовил к изданию получившее широкую известность собрание сочинений своих близких друзей братьев Стругацких, он же руководил редакционной группой, работавшей над первым в России полным собранием фантастики Станислава Лема, стоял у истоков многих других издательских проектов.
Мудрый, уравновешенный, энциклопедически образованный, немного наивный, остроумный, всегда щепетильно порядочный — таким мы все его помним. Похоже — но кто поручится? — у него не было врагов. Однако знаем наверняка, что друзей у него было множество. Теперь, когда его уже нет с нами и можно во всеуслышание произнести слова похвалы, от которых при жизни его коробило, скажем лишь, что Александр Исаакович Мирер, как и столь любимый им Булгаков, своей жизнью и своими трудами явил пример того, как, несмотря на времена и обстоятельства, всегда оставаться искренним и честным — перед людьми и собственной совестью.
«ТЕКСТ»
Исследование, предлагаемое читателю, охватывает лишь часть романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», а именно четыре главы. Эти главы сам автор называет «романом о Понтии Пилате». В тексте исследования они будут именоваться «вставным рассказом» или — что более точно — «ершалаимской частью».
Без сомнения, анализируя только часть романа, я обхожу важнейший канон литературоведения: произведение — нерасторжимое целое. Но есть и другой канон: в этом ремесле больше исключений, чем правил. Вероятнее всего, что под «романом о Пилате» Булгаков подразумевал — в условном литературном бытии — некий «настоящий» роман, с детством, отрочеством и другими ступенями жизни героя. А в «Мастера и Маргариту» поместил лишь части, куски этого романа.
«Литературоведения вообще» не существует. Как, например, называть повествование о Пилате и Иешуа Га-Ноцри, если оно формально замкнуто, объявлено самостоятельным (по отношению к роману) литературным произведением — и одновременно выступает в нем как полноправный литературный герой, решительно влияющий на судьбы других персонажей? Роман «Мастер и Маргарита» поразителен тем, что весь построен на притяжении-отталкивании, похож на лоскутное одеяло, сшитое крепчайшими нитками. Он выглядит предельно дезорганизованным, эклектичным: трагедия, сказка, буффонада, откровенные до дерзости литературные реминисценции, мудрость, площадной цинизм — все перемешано и семантически, и по стилю. Булгаков махнул рукой на ремесленные правила — и победил. Ибо перед его читателем, пусть даже шокированным раешным зубоскальством, возникает то, что более всего необходимо человеку: объект сопереживания. И — что встречается много реже — объект для размышлений. «Там лес и дол видений полны…» Может быть, из-за эклектической многослойности роман и оказался полным тайн, испещренным загадочными, но явно многозначительными действиями. Это будит философское воображение, заставляет задавать роману вопросы.
Почему действие, начавшись в Москве, четырежды перебивается ершалаимскими сценами?
Почему сатана, едва явившись в Москву, казнит незначительного литературного деятеля? И за что?
Можно ли считать Иешуа Богом Сыном?
Если можно, то почему он так не похож на Христа?
Почему сатана творит не зло, а некое зло-добро, причем более похожее на добро?
Какое произведение перед нами? Религиозное или атеистическое?
Таких вопросов можно задать еще десяток, а то и два. Самим фактом своего существования они отвечают на вопрос уже другого порядка, единственно важный для литературоведения: в чем тайна очарования? Но все вместе они заставляют читателя конструировать робкую или отважную, наивную или мудрую этическую идею.
Именно заставляют. Читатель буквально вталкивается в размышление; ему приходится хвататься за философскую мысль, как за нечто определенное в разбегающейся вселенной булгаковской эклектики. Тема противостояния Бога и дьявола привычна, традиционна и потому кажется раз и навсегда разрешенной: Бог есть добро, дьявол — зло.
