Игорь Левшин
Этико-эстетическое пространство Курносова-Сорокина
У этики с эстетикой сложные отношения были всегда и везде. В нашем веке, особенно во второй половине, все запуталось дальше некуда. В махровые времена "крутых" перформансов уже начало казаться, что власть переменилась: если когда-то этика помыкала эстетикой и не стесняясь объявляла ее то и дело своей служанкой, а себя ни много ни мало оправданием ее существования, то теперь художники, не спросясь, стали захватывать области этики, включая их или их обломки в свои "акции". Берут то, что плохо лежит. Йозеф Бойс покусился даже на то, что там, у них лежит хорошо: решил попробовать в качестве материала политику. Масло, холст, скандал. Смешанная техника. Впрочем, масла с холстом не было.
Россию так не растрясешь. Здесь этика - государственная религия. Ты еще можешь носить неправильного цвета блузу, побрить череп, но уже выкрасив без санкции правительства скамейку в золотой цвет, ты рискуешь, как доказал художник Анатолий Жигалов, загреметь в психушку. И вот миллионы советских обывателей ждут: проглотит проржавевшая государственная машина слово из трех букв на Красной площади или тех (точней, ЭТИ'х), чьи тела это слово составили. Мелкое хулиганство ("Экспроприация Территории Искусства") вырастает здесь в крупный, если не великий эстетический акт. Искусство народное по форме и содержанию.
Но Литература. Это здание строилось на века, и укоренено оно в земле нашей подвалами - куда там Лубянке.
Что ему Виктор Ерофеев. Может, Сорокин? О нем речь и пойдет ниже, несколько ниже. Собственно, только о нем и пойдет дальше речь. Почти.
А стоит ли о нем говорить? В праздной Германии о нем трактуют - есть такие сведения - тридцать пять диссертаций.
Отсутствии фамилии одного из шести финалистов-претендентов на "премию Букера" в статье по современной русской литературе воспринимается не как рассеянность, но как замалчивание. Так не лучше ли помолчать мне? Увы, кое-что сказать я обязан. При всей личной симпатии к автору, меня, каюсь, волнует не то, линчует его толпа за "Обелиск" или "Месяц в Дахау", точней не только это. И если да, кстати, то толпа опять окажется неправа, как будет ясно из дальнейшего. Толпа на то и толпа. Меня волнует его поведение как прием, поведение в узком, житейском смысле.
Чем были бы тексты Рубинштейна без перелистывания карточек? Чем-то другим. А Пригов без "приговщины"? Что входит в Легенду о Владимире Сорокине? То, что он играет на досуге (или на рояле) мазурки Шопена, что тексты свои сам не читает и что о текстах этих отзывается достаточно экстравагантно. Оставив в стороне Шопена, Бог с ним, скажу, что следующее слышал лично:
1. я не занимаюсь литературой, 2. эти тексты сами по себе не литература, 3. я не ощущаю себя автором этих произведений.
"Я тоже не ощущаю", - говорит Аркадий Бартов. Бартовский (Р.Барта, А.Бартова?) мотив, разговор во французском духе. Поза это или не поза - спорят А.Монастырский, И.Бакштейн и М.Рыклин на страницах специального "сорокинского" выпуска журнала "Эпсилон-салон", существующего скорей в воображении его издателя - Николая Байтова. Сходятся на том, кажется, что, все-таки, не поза и не проза. Жанр, близкий визуальному искусству в современном, конечно, понимании, - предлагает версию Монастырский. О чем это он, куда клонит патриарх "романтического концептуализма" (термин Б.Гройса времен "А-Я"). Кивок в направлении М.Дюшана. Книга, будь она помещена в музее современного искусства рядом с пресловутым писсуаром, перестала бы быть книгой, отойдя, как некогда ее сосед, в область искусств как бы пластических.
Но предпоследний роман Сорокина и герой оного даже имя носят Роман. Интерпретация взывает к интерпретации. Да, но сам автор, по Байтову, трикстер, что, в свою очередь, по В.Топорову, - шаман, личность связанная с ритуалом, а не предлагающая бесплптные услуги литературе соцреализма, как думают некоторые критики.
В таможенных правилах в качестве произведения искусства рассматривается любой предмет, когда либо в сем качестве экспонировавшийся. Не пойти ли нам по этому пути, вслед за некоторыми теоретиками верлибра, предлагающими относить к поэзии любой текст, заявленный как поэтический? Почему бы нет? Если речь идет об искусстве, и только.
В начале литературы было слово. Отойдем на время от автора переведенной на пять языков "очереди" для выяснения, "кто за кем стоит".
Александр Введенский поставил вопрос о слове в поэзии уже достаточно жестко. Чего стоят его вариации на тему "Потец"! Последний скользит там от смысла к смыслу, "прочитываясь" каждый раз заново меняющимся с каждой строкой контекстом. Но и литеры "о", "т", "е" и "ц", написанные слитно, могут в силу ряда внелитературных, да и литературных тоже, причин значить на радость семиотикам - что-нибудь в корне отличное от родителя мужского пола.
Если же войти в русло нашей визуальной поэзии от "Ильязда" до Сигея и Ры Никоновой, то придется признать, что проекции одного слова на плоскость белоснежного листа богаче, бедней и вряд ли равны слову как части "поэтического текста", а если и равны, то лишь чтобы дать нам точку отсчета. Тень пяти сложенных пальцев притворяется то зайчиком, то лисичкой, а то тенью пяти пальцев. Можно бы поговорить тут об означающих означающего и прочих милых нам безделицах, но мы задержимся чуть на особенностях менее приметных.
