Дэнни снова видел перед собой ту девочку.
Когда поезд метро трогался от станции «Колизей», он поднял глаза и обмер, завороженный ее застывшей улыбкой, отрешенным взором и тем, что она не разговаривает.
Совсем.
Она мертва.
Горло ее было перерезано, а тело засунуто в черный мусорный мешок и спрятано в парке «Золотые ворота».
Ей было два года, и звали ее Танита Мари Доннер. Две одиннадцатилетние девочки из средней школы Линкольна обнаружили ее во время экскурсии по естествознанию.
«Она походила на голого пупса», — поведала одна из них, Натали Джексон, телевидению Сан-Франциско.
Это произошло год назад. Теперь кошмары донимали школьниц уже реже.
У большинства горожан память об убийстве Таниты начала тускнеть, хотя лицо девочки все еще взирало с автобусных остановок, витрин и наклеек на бамперах — образ столь же знакомый району Залива, как мост «Золотые ворота» или Пирамида «Трансамерика»[1]. На какое-то время облик девочки стал олицетворением страданий Сан-Франциско. Размытая, зернистая, увеличенная копия цветного снимка: на уговоры мамы улыбнуться Танита робко обнажает свои мелкие молочно-белые зубки. Каштановые волосы прихвачены парой розовых заколок-бабочек. На ней хлопковое платьице с кружевной оторочкой, а к груди она прижимает белого плюшевого мишку. Темные глаза искрятся, как звездочки.
«ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!» — взывали жирные черные буквы у нее над головой. Ниже значились детали, когда и где Таниту видели живой в последний раз. Двадцать пять тысяч долларов сулилось за информацию, способную привести к поимке убийцы. Но претендентов не нашлось.
Убийца Таниты Мари Доннер по-прежнему разгуливал на свободе.
Поезд мчался по туннелю скоростной системы Залива, а трехлетний Даниэль Рафаэль Беккер все не отводил глаз от плаката с Танитой Мари Доннер.
— Па, а кто это? — спросил он своего отца.
— Не тыкай пальцем, Дэнни. Это так, просто девчушка. Прошу тебя, сиди смирно. Скоро уже будем дома.
Натан Беккер поудобней оперся о спинку сиденья и открыл бизнес-раздел субботней «Сан-Франциско Стар», рассчитывая закончить статью, которую начал читать еще дома, перед тем как вместе с Дэнни отправиться на матч. Натан был сисадмином и на работу в Маунтин-Вью добирался на пригородной. Статья была о его фирме, находящейся сейчас на грани революционного прорыва. Матч оказался тягомотным: «Атлетикс»[2] посрамили «Янкиз»[3]. Дэнни заскучал, и на шестом иннинге[4] со стадиона пришлось уйти. Оно и к лучшему: еще предстояло ехать аж в Дейли-Сити за кистями для рисования — Натан обещал их жене, Мэгги. Путь неблизкий, и зря он поддался на упрашивания Дэнни поехать на БАРТе.[5]
Поездами за неделю Натан насытился сверх меры. От магазина до дома надо бы взять такси.
День начинался как обычно летом, по субботам, когда Натан с Дэнни как друзья не разлей вода планировали какие-нибудь вылазки.
— Дэн, а давай махнем сегодня в Окленд, на бейсбол? — предложил за приготовлением омлета Натан.
— А волну гнать будем? — заправски осведомился сынишка.
— Ну а как же.
Дэнни звонко рассмеялся.
Мэгги в это время еще спала наверху.
Натан взъерошил сыну волосы и стал смотреть, как он ест. Глаза мальчика излучали невинность. «Кровинка моя, чудо чудное». О как он его любил. Черт бы побрал это повышение по службе: теперь от выходных до выходных ребенка предстоит видеть лишь урывками, уходя спозаранку, а возвращаясь, когда Дэнни уже спит; прокрадываться к нему в комнату на цыпочках, как вор, после очередного суматошного дня.
Джордан Парк представлял собой дремливый квартал под сенью пальм, похожих на перьевые метелки, — викторианские дома в окружении лужаек, зеленых и гладких, как бильярдные столы. Оазис для молодых профессионалов, не такой фешенебельный, как Пасифик-Хайтс. Впрочем, сегодня насчет фешенебельности можно было и поспорить. Если бы не Дэнни: он вдруг затребовал отправиться в Окленд подземным экспрессом.
— Поехали лучше на «бимере»[6], Дэн? Опустим верх и двинем.
— Не, па. Я хочу на поезде, как ты. БАРТ, он же прямо под Заливом идет. Снизу.
— Да знаю, что снизу, — вздохнул Натан. — Ладно, давай.
Перед уходом Натан прилепил к холодильнику записку и с неохотой оставил в гараже свой «БМВ». Вместе с Дэнни они отправились на автовокзал, сели на автобус, затем на фуникулер до Эмбаркадеро, где эскалатор со скоростью похоронной процессии опустил их в подземку, петляющую по зоне Залива.
Услышав, как они ушли, Мэгги Беккер поднялась с постели, неспешно приняла душ, надела халат и заварила чайничек «Эрл Грей». Наслаждаясь одиночеством и спокойствием в доме, она уютно устроилась на диване в гостиной и приступила к чтению журнальной рубрики искусств. Спустя какое-то время она надела потертые джинсы, свободный свитер и поднялась наверх в свою студию — просторную яркую комнату с фанерным полом и окнами от пола до потолка с видом на внутренний дворик, где розарий и верхушки деревьев обрамляли вид на небольшой парк с искусственным прудом, по глади которого скользили лебеди. Это было святилище Мэгги.
Здесь она оплакивала выкидыш своего первого ребенка, утраченного из-за падения со стремянки (Мэгги тогда клеила обои в детской). Врачи сказали, что ее матка получила повреждение и отныне шансы успешного вынашивания ребенка не более трех к десяти. Предложили вариант усыновления. Несколько месяцев спустя Натан начал оставлять ей брошюры из агентств.
