Александр Бачило
Настоящик
>Иллюстрация Виктора БАЗАНОВА
«Каждый сам за себя, один Бог за всех. Каждый сам за себя…»
Питон вдруг понял, почему эта фраза крутится в его прожаренных мозгах, как заевшая пластинка.
«Да я никак сомневаюсь?! — с веселым изумлением подумал он. — Это что же, выходит, мне их жалко?»
Он окинул быстрым взглядом из-под капюшона оба ряда сидений. Вагон был пуст, только на самом дальнем диванчике клевал носом седобородый человек в красной с белой опушкой шубейке и такой же шапке. Шапка совсем съехала на ухо, открывая тонкую полосу через висок — резинку, на которой держалась борода.
«Чего это он бороду нацепил? — встревожился Питон. — От кого маскируется?»
Он привстал было, зорко следя за ряженым, но сейчас же снова плюхнулся на место и мелко затрясся, будто в нервном припадке.
«Это же Дед Мороз, елки зеленые! Расслабься, бродяга! Праздник у них тут! Новый год, драть их за ногу!»
Отсмеявшись, он плотнее запахнул куртку, глубже натянул капюшон и, казалось, уснул.
«А может, и жалко. Как представишь, что тут начнется в скором времени, так и впрямь не позавидуешь им. Вон они какие — елочки наряжают, Деда Мороза водкой поят. Живут себе, о Барьере слыхом не слыхивали — ну и жили бы себе дальше. Что они мне сделали?»
Разомлевший Дед Мороз чихнул, досадливо сдвинул бороду на бок, потер нос вышитой рукавицей. Шапка, наконец, свалилась с его головы, но он не проснулся, только озабоченно потянул на себя тощий мешок с подарками — целы ли — и снова захрапел.
«А с другой стороны, обидно, — подумал Питон, неприязненно косясь на спящего. — Сидят тут в тепле, в довольстве, сытые, сволочи, фальшивые бороды привязывают, а Серега-Бокорез в пещере остался, с одной обоймой… Нет уж, пусть и эти кровью поблюют! И потом, какое мне дело? Деньги не излучают. Скину груз, заберу бабки — а там хоть потоп. Каждый сам за себя, один Бог за всех».
Поезд с затухающим воем остановился. Питон поднял голову. За окном — ребристые стены тоннеля, толстый кабель под слоем пыли. До станции не доехали. В чем дело?
Впрочем, он уже знал в чем…
— По техническим причинам поезд следует до станции Печатники, — угрюмо прохрипел динамик.
— То есть как Печатники?! — вскинулся Дед Мороз. — Печатники только что проехали!
Он ошеломленно захлопал глазами, оглядывая пустой вагон.
— Отличный костюм, — прогнусавил вдруг кто-то над самым его ухом.
Дед Мороз вздрогнул и обернулся. Человек в наглухо застегнутой куртке с капюшоном, надвинутым на лицо, поднял с пола красную шапку, выбил ее о колено, но хозяину не вернул. Поезд тихо тронулся и покатил, набирая ход, в обратную сторону.
— А что случилось-то? — с фальшивой беззаботностью спросил Дед Мороз. — Авария?
— Авария, — кивнул человек, пряча лицо. — Придется помочь…
— Рад бы, но… — Дед Мороз поспешно повернул бороду, пристраивая ее на положенное место, — я ведь и сам на службе. Подарки детворе развезти надо, а водила сломался. Но не оставлять же детей без Деда Мороза!
Он сунул было руку в мешок, но в то же мгновение ощутил холодное прикосновение металла — незнакомец стремительно приставил к его лбу двуствольный обрез.
— Не дергайся, дядя! Дай сюда мешок. Что у тебя там?
— Подарки! Что ж еще?! — чуть не плача сказал Дед Мороз.
Он безропотно расстался с мешком, в его руке остался только разграфленный листок.
— Совсем чуть-чуть осталось, — захныкал он, водя пальцем по строчкам. — На Ставропольской семь, Кириевскому, одиннадцать лет, — вертолет; на Краснодонской девять, Бойко, — танк; на Кубанской два, Киндергахт — как его, поганца… игрушка Гиганатано… тьфу; на маршала Алабяна три, Черкиняну, — алабянные, блин, то есть на маршала Оловяна…
«Не обделался бы со страху, — подумал Питон. — Чего несет? Если только…»
Он пригляделся к Деду Морозу внимательнее. «А что если это проверка? Может, он от заказчика и прибыл, клоун этот? А что? Прикид нынче самый расхожий».
— I need your clothes, — сказал Питон.
Дед Мороз осекся.
— Чего?
— Не понимаешь?
— Плоховато у меня с языками, — залебезил Дед. — Уж не сердитесь. Три класса и коридор…
Нет. Этот не от заказчика. Питон вздохнул.
— Мне нужна твоя одежда.
Я сперва за хохму принял, ей-богу! Выходит перед строем паренек — ну лет двадцати трех, не старше.
— Больные, — спрашивает, — есть? Помялся кто в дороге, недомогает? Потертости? Царапины?
Надо же! Недомогания наши его волнуют. В учебке небось никто про здоровье не спрашивал. Дадут лопату — и недомогай, пока танк по башню не зароешь. А этот — прямо брат родной! Может, и правда, медбрат? На фельдшера что-то по возрасту не тянет. Черт их разберет в полевой-то форме. На погончике — две звёзды, и те вдоль.
Тут подходит он прямо ко мне и спрашивает тихо:
— Родителей помнишь?
— Так точно! — говорю.
А сам удивляюсь. Чего их не помнить? Не так давно виделись.
— Живы? Здоровы?
— Более-менее…
— Отец не пьет? А мать?
Дались ему мои родители! На гражданке послал бы я его за такие вопросы. Но в учебке нас уже крепко переучили: хоть про мать, хоть про отца, хоть, извиняюсь, параметры конца… а начальство спрашивает — отвечай.
— Никак нет, товарищ старший прапорщик, — отвечаю, — непьющие они. Оба.