– За минувшие сутки у нас двести семьдесят два умерших, – тон старшего медика был безрадостным. – Выявлено четыреста двадцать восемь заболевших на стадии катаральной ангины; все изолированы. Тысяча семьсот сорок восемь человек на разных этапах лихорадочной стадии, из них у двухсот пяти критическое состояние. Мы не владеем ситуацией, она вышла из-под контроля.
Собрание главных спецов и руководства станции, именуемое чрезвычайной комиссией, слушало его речь, как панихиду. Станция «Скайленд-4», способная за год обслужить на своих причалах до трех тысяч космических кораблей суммарной валовой вместимостью до 2,5 гигатонны, быстро превращалась в гибрид заразного барака с моргом.
– Мы регулярно информируем Федеральный центр инопланетных инфекций, телевидение и службы новостей… Персонал и транзитные пассажиры строго разобщены по карантинным правилам, – продолжал бубнить медик № 1. – Вентиляционные системы снаряжены стерилизующими фильтрами. Тем не менее новые случаи возникают вне зависимости от профилактических мер… Заболевают даже привитые; это более чем странно, потому что вакцина…
– Ваши предложения? – перебил врача начальник станции; как и многие, он лично отсутствовал на совещании, довольствуясь селекторной связью. Точней сказать, он забаррикадировался в кабинете.
– Автоматический корабль-торпеда с грузом иммуноглобулина ожидается прибытием завтра, в 07.20. Он везет 30 000 доз. Клиппер-курьер с бригадой инфекционистов отстает от автомата на двадцать два часа.
– То есть вам нечего предложить комиссии?
– Наши возможности исчерпаны. Медблок не рассчитан на такое количество больных. Мы используем все помещения, пригодные по режимным требованиям.
– Никакой госбюджет не в силах постоянно держать на станции роту медиков и склад медикаментов, – подал голос Сато, комиссар службы безопасности «Скайленд-4».
Лицо начальника дивно преобразилось от нежного голоса Сато, словно ему поднесли блюдо живых стоножек и сказали: «Надо съесть».
Сато сослали на «Скайленд» из главка федеральной безопаски за вопиюще нестандартный образ мыслей. Он там всех шокировал своим длинным кафтаном зеленого бархата, белыми волосами ниже плеч, синими ресницами и алым маникюром. Мы-де живем в свободном мире, и если не обязаны носить мундир, то можем надевать, что в голову взбредет. Мало того – Сато стойко воображал, что он не землянин, а туанец. Это дало повод заподозрить его в нелояльности и со свистом вышвырнуть на объект, висящий в пустоте вдали от обитаемых планет. Как компромиссный вариант, Сато предлагали удалить часть мозга и заменить ее микрочипом, корригирующим раздвоение личности, но он возмущенно отказался: «Я кадровый офицер, мое самосознание, мои права» и т.д., вот и вылетел с престижного места.
Ладно бы комиссар один здесь так чудил. В замкнутом коллективе, дуреющем от скуки в угаре однообразной работы, такой павлин необходим – хотя бы как мишень для острот. Но Сато недолго вздыхал в одиночестве; наворковав тысячи на полторы бассов по межпланетной связи, он выкликал сюда поочередно пятерых таких же сдвинутых. Начальник руками всплеснуть не успел, как служба безопасности уже состояла из гермафродитов, томно мяукающих между собой по-туански. Казенное жилье Сато превратилось в салон, где эти промежуточные существа возлежали на туанских диванах, смотрели туанские мультфильмы, читали вслух стихи и биографии монархов ТуаТоу и ели крохотными ложечками туанские кушанья.
Начальник на своей шкуре убедился в том, что люди знали до него несколько тысячелетий, – стоит в штате завестись единственному «гномосексуалисту», как он наводнит учреждение себе подобными. Не раз начальник вызывал Сато в кабинет, чтобы поставить ему на вид возмутительное поведение безопасников, но добился лишь того, что между ним и комиссаром стали подозревать любовную связь (от одних этих слухов можно было взбеситься), а Сато, обрисовывая губы жемчужно-лиловой помадой, жаловался сотрудникам: «Ах, эти натуралы, эти нормалы – как же они нетерпимы и несносны!..»
В общем, комиссар много чего позволял себе, но дальше ссылать его было некуда, а отрешить Сато от должности не позволяла квалификация – как ни крути, специалистом он был первоклассным. Так и жил на «Скайленде», распространяя вокруг себя тлетворно-сладкий яд извращенной и чуждой культуры туанской империи.
На собрании Сато расположился в отдалении от остальных и сидел, перебирая белыми холеными руками самоцветы на невидимой мононити. Синие крылья его ресниц, нарисованные брови на лице-маске плавно изгибались.
– Я бы рекомендовал, – продолжил Сато, искусно выдержав паузу, вызванную его неприятной фразой, – вернуться к документу, известному присутствующим как «завещание Мерфанда».
Документ стал более-менее известен комиссии с понедельника. И вытащил его на свет все тот же пронырливый Сато. Но за минувшие 48 часов обстановка так усложнилась, что больше приходилось думать о собственном завещании, о запрете на вылет со станции, о родных и близких, страдающих где-то в межзвездной дали, но никак не о последней воле какого-то проезжего пассажира, выраженной в лихорадочный период болезни. Старший медик уже высказался в том смысле, что умерший Кэн Мерфанд при жизни состоял в эзотерической секте и даже возглавлял общину, что никак не свидетельствует о твердом душевном здоровье, а при явлениях нейротоксикоза такой неуравновешенный человек способен написать любую чушь.
