Маркиз де Сад
Эмилия де Турвиль, или Жестокосердие братьев
Нет для семьи ничего более священного, нежели честь членов ее. Но порой стоит этому сокровищу чуть потускнеть, как те, кто особо ратует за его сохранность, взваливают на себя унизительную роль преследователей незадачливого создания, их обидевшего. Сколь бы бесценным ни было достояние, должно ли защищать его такой ценой? Не разумнее было бы уравнять по тяжести содеянного ужасы, которые защитники фамильной чести обрушивают на свою жертву, и тот ущерб, чаще всего надуманный, что, согласно их жалобам, якобы был им нанесен? Кто же наконец более виноват с точки зрения здравого смысла – слабая обманутая девушка или некто из ее родственников, кто, выдавая себя за семейного мстителя, становится палачом несчастной?
Событие, которое мы намерены представить на суд читателя, возможно, разрешит этот вопрос.
Граф де Люксей, человек лет пятидесяти шести-пятидесяти семи, имевший звание генерал-лейтенанта, в конце ноября возвращался почтовой каретой из своего имения в Пикардии. Проезжая через Компьенский лес около шести часов вечера, он услышал женские крики. Казалось, они доносятся с одной из дорог, соседней с главной дорогой, по которой он проезжал. Он останавливается, приказывает слуге, сопровождавшему карету, выяснить, что происходит. Ему докладывают, что там просит о помощи девушка, лет шестнадцати-семнадцати, вся в крови, однако невозможно определить, что у нее за раны. Граф тут же выходит из кареты, спешит к пострадавшей; из-за надвигающейся темноты ему также трудно понять, откуда течет кровь. Благодаря объяснениям раненой он наконец понимает, что кровь эта из вен на руках, откуда обыкновенно делают кровопускание.
– Мадемуазель, – говорит граф после того, как ей была оказана посильная помощь, – я здесь не для того, чтобы расспрашивать о причинах ваших несчастий, да и вы не в том состоянии, чтобы их поведать: садитесь в мою карету, прошу вас, и пусть единственной вашей заботой будет необходимость успокоиться, а моей – поддержать вас.
С этими словами господин де Люксей вместе со слугой переносит бедную девушку в экипаж и снова трогается в дорогу.
Едва только удостоенная такого внимания особа почувствовала себя в безопасности, как она попыталась невнятно произнести слова благодарности. Но граф, умоляя ее не делать лишних усилий, сказал:
– Завтра, мадемуазель, завтра вы, надеюсь, изложите все, что с вами случилось, но не сегодня. Используя авторитет, на который дает мне право мой возраст и счастливая возможность оказаться вам полезным, настоятельно прошу вас думать лишь о своем покое.
Во избежание огласки граф по прибытии на место приказывает завернуть свою подопечную в мужской плащ и препроводить с помощью слуги в удобное помещение в угловой части дома, где он ее навестит, как только расцелует жену и сына, ожидавших его сегодня к ужину.
Придя проведать больную, граф привел с собой хирурга; юная особа была осмотрена: ее нашли в крайнем упадке сил; бледность ее лица, казалось, предвещала близкую кончину, хотя на теле девушки не было обнаружено ни одной раны. Свою слабость она объясняла тем, что ежедневно в течение трех месяцев теряла много крови. Она только собралась рассказать графу о необыкновенной причине этого, как впала в беспамятство; хирург заявил, что ее следует оставить в покое, и прописал ей обильную еду и укрепляющие лекарства.
Наша юная страдалица провела довольно благополучную ночь, однако еще шесть дней не в состоянии была сообщить своему благодетелю о себе. Вечером седьмого дня, когда никто в доме еще не знал, что она там спрятана, да и сама девушка, благодаря принятым мерам предосторожности, неясно представляла себе, где находится, она упросила графа выслушать ее и проявить снисхождение, какими бы ни оказались провинности, в которых она готова сознаться. Господин де Люксей придвинул кресло, уверив находившуюся под его покровительством особу, что судьба ее по-прежнему внушает ему живой интерес, и наша прекрасная путешественница начала рассказ о своих злоключениях.
История мадемуазель де Турвиль
– Сударь, я дочь президента де Турвиля, человека слишком известного и видного, чтобы имя его ни о чем вам не говорило. Вот уже два года, с тех пор как вышла из монастыря, я безвыездно жила в родительском доме. Я лишилась матери в очень раннем возрасте, и отец один взял на себя все заботы о моем воспитании. Могу с уверенностью сказать, что он не обошел меня ни единой милостью, ни единым удовольствием, обычно предоставляемым молодой девушке. Отцовская предупредительность, его открытое стремление выдать меня замуж самым благоприятным образом, насколько это возможно, как и большая привязанность ко мне, – все это вскоре пробудило ревность моих братьев, один из которых достиг двадцатишестилетнего возраста и уже третий год занимает пост президента, а другому, недавно назначенному советником, едва минуло двадцать четыре.
Я и вообразить себе не могла, насколько сильна их ненависть ко мне, в чем теперь уже имела случай убедиться. Ничего не сделав такого, чтобы вызвать к себе подобные чувства, я жила, теша себя иллюзией, что на мою простодушную симпатию они отвечают мне тем же. О Небо праведное, как я заблуждалась! Исключая время, отведенное моему образованию, в доме отца я всегда пользовалась полной свободой и никто не требовал от меня отчета в моих поступках. Он не стеснял меня ни в чем. Вот уже полтора года, как мне было разрешено по утрам совершать прогулки в обществе горничной либо по террасе Тюильри, либо по земляному валу недалеко от нашего дома и даже с ней вдвоем пешком или в карете отца наносить визиты моим подругам и родственницам, лишь бы только это происходило не в часы, когда молодой особе не надлежит без сопровождения родных показываться на людях. Причина всех моих несчастий и кроется в этой пагубной свободе, потому я и говорю вам о ней, сударь, и, видит Бог, лучше бы мне никогда ее не иметь.
