Экскурсант

Всякая история для людей начинается с человека. Наверное, это закономерно, так как люди полагают, что творят историю человечества. Для любой истории нужен еще и какой-то случай, будь он плохим или хорошим. У меня был такой случай, а вот хороший он или плохой сказать однозначно нельзя. Вкратце начну с себя, возможно, это будет немного скучная часть повествования, но есть вероятность, что она сможет впоследствии объяснить некоторые мои поступки. Чтобы не утомлять постараюсь сделать вступление коротким.

Я был всегда странным и непонятным для окружающих мальчиком, спустя годы я стал непонятным и странным мужчиной. Однако жить мои странности никому не мешали, да и в компаниях с меня всегда можно было посмеяться, на шутки я не обижался и всегда старался подыграть. По этой причине от одиночества я не страдал. Как человек ужасно взрослый, в школе я полагал, что мои странности — это мое дело, так как касаются они в основном меня. Мое ближайшее окружение имело и других странных людей, странности которых выходили за рамки личного дела. Таких людей обычно быстро одаряли всякими нелицеприятными терминами научными и не очень, быстро ограничивая общение с ними. Таким образом, можно сказать, что у меня все было почти как у людей за исключением не совсем людского подхода к жизни.

Школа меня не смогла воспитать сознательным гражданином. Ничего удивительного, мои странности к моменту, когда учителя начинают видеть в учениках личность, уже проросли. В отличие от большинства мальчишек моего возраста, книжки я читал, как правило, это были всегда чужие книжки. Мою классную даму, преподавателя русского языка и литературы, это зачастую ставило в тупик. Меня трудно было назвать просто балбесом, правдами и неправдами я всегда умудрялся по всем ее контрольным получать твердые четверки. Лодырем в плане предмета меня назвать было тоже неправильно по причине, что на каждую прочитанную отличницами по программе книжку я умудрялся прочитать две совершенно внепрограммные. С остальными учителями мы давно нашли общий язык. Учился я, можно сказать, хорошо, за что некоторые учителя меня опрометчиво ставили в пример другим ученикам.

Школа кончилась, начался ВУЗ с громким названием «институт». Даже смешно его так называть, эту прелесть российской глубинки. Выбирать не приходилось, парень из небогатой глубинко-российской семьи пошел становиться инженером-механиком. Ну не агрономом же, мне тогда это казалось верхом неприличия, как наркоману слово «психиатòр». Вообще-то я бы пошел учиться на археолога, пусть меня научат, только вот как в той поговорке «Съесть-то он съест, та хто ж ему даст…». В нашей школе почему-то было принято считать, что археологи, как и историки с археологическим уклоном, учатся непременно в Москве. В Москву с голым пузом не сильно-то разбежишься. Конечно, потом я немного пересмотрел свои мировоззрения по этому вопросу, но денег на всякие переводные мероприятия все равно не появилось. В ВУЗе на меня свалился информационный поток в виде общения с продвинутыми друзьями, а так же, хоть и не слишком скоростным, но все же Интернетом. Я понял некоторые вещи. Основной, пожалуй, была мысль «плохо жить в глухомани, возвращаться туда — еще хуже». Как водится по закону Мэрфи, обычно случается кака. И моя радость учебы в ВУЗе была бы неполной без призыва на обязательную воинскую службу. Какие-то умные дяди, долгих им лет каторжной жизни, вдруг решили призвать всех ВУЗовских бездельников на защиту ненасытной Родины. Призвали. Спасибо.

Служба была грустной страницей моей биографии. Попал я на флот, коллектив маленький и «темных лошадок» не любит, но я-то вот он, чудик. И бывал я бит часто, но не чересчур сильно, скорее для утверждения истины, что флот не для странных типков. Была у меня все же и там отдушина — мичман по кличке «Тройник». Он пил все, что горит и непременно на службе, за что и имел столь родимое советскому человеку прозвище. Напившись, человеком был тихим и вдумчивым, любил со мной побеседовать обо всем, на утро же не мог понять всех тех заумных вещей, которые мы обсуждали ночью. Плохо было то, что спать было в такие дежурства мичмана некогда, но никто же и не говорил, что служба — это шоколадный батончик с орехами. Служба кончилась, началось продолжение учебы. Не буду о грустном периоде запуска и прогрева до нормального состояния мозгов. Ибо за период службы работали они даже не на холостых оборотах. Собственно, так прошел весь второй курс обучения. На третьем стало полегче, видимо, мозги смогли восстановиться от казенных военных мыслей.

Нужно сказать, что в моей жизни было одно сильное увлечение. Я любил стрелять. Стрелять я любил со всего, что можно назвать стрелковым оружием, из него — пожалуйста, сколько угодно, до потери слуха и зрения. Никогда не тянуло стрельнуть, к примеру, из пушки, не тянуло и все тут. Интересное занятие «стрельба» я нечаянно познал на пневматической винтовке, в народе «воздушка». Было это какое-то создание «всемогущего Совка», может даже что-то ГДР-овское — была такая часть Германии. В общем, у одного из моих уличных друзей куда-то уехали родители и его оставили на произвол бабушки. Но бабушка, как человек пожилой, имела замечательную для нас слабость — поспать любила. В такие моменты мы начинали исследование дома в расположении недоступных родительских запасников. Там было много интересных вещей, занимавших наше свободное время. Ну вспомните, что может быть лучше жутко дефицитного баллончика с дезодорантом воздуха? Сначала это же натуральный мини-огнемет, а в конце — замечательное взрывное устройство. Всего-то надо положить пустой баллон в костер. Так и была однажды в одном из археологических раскопов отцовской мастерской на чердаке найдена воздушка. Пульки тоже были, но всего три коробки. Чтобы отец не узнал, мы решили отсыпать понемногу из каждой коробки, получилась приличная кучка. Стрелять ходили на пустырь, крались, как говорится, огородами, боялись, что наше богатство отберут старшие ребята. После первого же выстрела я понял, что это любовь на всю жизнь. Пульки кончились, стреляли пластилином, потом — картошкой. Но все хорошее заканчивается. Перед приездом родителей винтовку пришлось вернуть на место. Винтовку, как доброго друга, я сам вычистил остатками своей майки и смазал веретенным маслом из масленки от швейной машинки бабушки моего товарища. Я взрослел, мне посчастливилось стрелять из разных девайсов, были это и воздушки и винтовки и пистолеты, но та старая безродная, изрядно побитая ржавчиной и жизнью винтовка была как первая женщина.