«А на кладбище все спокойненько…» — негромко насвистывал мужчина средних лет, сидевший за грубо сколоченным столиком в глухом уголке Тихорецкого кладбища. Одна его рука, выпачканная землей, подпирала небритую щеку, а другая барабанила в такт мелодии по дощатому столу, серому от зимних затяжных непогод. На поминальном столике покоилась мятая газета с нехитрой закуской и початая бутылка. Рядом, возле ног, валялась лопата с присохшими комьями глины.
Со стороны мужчину можно было принять за обычного кладбищенского обывателя, подрабатывающего уходом за могилами, если бы не его глаза. Глаза, окруженные лучиками морщин, были внимательные и далеко не пустые. Они зорко вглядывались в даль, скользили по посетителям, точно искали кого-то. Особенно пристально эти глаза всматривались в особ женского пола, пришедших посидеть в воскресный день возле родных могил.
Людей было немного… Блуждающий взгляд внимательно изучал склоненные фигуры, изредка мелькавшие между деревьев. Но в этот отдаленный сектор кладбища вообще редко кто заходил.
К вечеру похолодало. Солнце низко опустилось над лесопарком, сразу же стало неуютно. Мужчина, зевнув, взглянул на часы: до конца вахты не более часа, скоро кладбище закрывается. Он поглубже втянул голову в высоко поднятый воротник телогрейки и закурил — с куревом оно как-то теплее. «А на кладбище все спокойненько…»
В конце центральной аллеи, полной лилового вечернего сумрака, показалась худощавая мужская фигура. Длиннополое пальто, широкая шляпа с полями, темные очки, впрочем совершенно лишние на закате дня, тонкие, как у опереточного тенора, усики, скуластое лицо с загаром, полученным, скорее всего, в солярии или на горном курорте. Интересно, что нужно этому странному типу на кладбище, да еще перед самым закрытием?
Мужчина в телогрейке (собутыльники обычно звали его Петрович) с любопытством уставился на посетителя. «Наверное, артист, — подумал он, — или художник… Нет, скорее всего, голубой. Или альфонс… У этого молодчика на роже все написано!» Если бы Петрович любил смотреть голливудские фильмы про суперагентов, он добавил бы еще одну убийственно точную характеристику: шпион. Или лицо, старательно притворяющееся оным. Однако вместо кино Петрович предпочитал «беленькую», и потому эта мысль его не посетила. Он продолжал нетерпеливо посматривать на часы, распаляя свое внутреннее воображение видением огнедышащей, восхитительно пышной котлеты, которую сожительница Верка приготовит ему на ужин.
Между тем подозрительный тип в длиннополом пальто свернул на боковую аллею и скрылся в гранитной мастерской, притулившейся на отшибе.
«Хоть бы эта баба не появлялась еще с месяцок!» — сладко щуря глаза, размечтался Петрович. Работа ему нравилась. Работа была ему по душе. Делать ничего не надо, сиди, дыши свежим воздухом, пей зелено вино, а денежки в это время знай себе капают. «Может, она до весны не появится», — размечтался Петрович.
Вот повезло ему! Когда Вован нанимал его, уговор был всего на две недели. А потом продлили еще на две. За прошедший месяц накапало достаточно, чтобы купить у вьетнамцев негнущуюся кожаную куртку для Верки, продавщицы с оптового рынка. За эту куртку Верка жарко любила Петровича, сытно кормила, оставляла у себя на ночь и даже, кажется, была совсем не против, чтобы он окончательно перебрался в ее комнатку в коммуналке…
Вскоре двери гранитной мастерской распахнулись, и оттуда вышел тот самый длиннополый тип с двумя изрядно набравшимися личностями из местных работяг. Эти личности были хорошо известны Петровичу. С ними у Вована, «прописавшего» два месяца назад на кладбище своего человечка, даже существовала договоренность о том, чтобы новенького не трогали и, даже напротив, всячески способствовали ему в его трудах.
![Не убий: Сборник рассказов [Собрание рассказов. Том II]](/storage/book-covers/93/93c49dd07c8d59fe12a5943cca48b6dea2ade985.jpg)
