Речь идет о судьбе двух проходимцев, Рипопетта и Маклу.
Эти два проходимца были контрабандистами в те времена, когда Карл X был законным королем; и надо отдать им справедливость, никто так ловко не ссаживал таможенных стражников, как они.
Князь Полиньяк нередко получал через них кружева; а я очень любил их табак. Другого я и не курил. Позвольте прервать мой рассказ и затянуться еще разок. Вот и готово.
Однажды, вместо того чтобы угощать выстрелами таможенников, они угодили под выстрелы сами. По крайней мере Рипопетт, который получил законную пулю в левую ягодицу, после чего стал волочить левую ногу.
Что касается Маклу, то ему достался удар тесаком поперек лица, и теперь он дергается и гримасничает, как одержимый.
Это, натурально, отбило у них вкус к ремеслу. Они прибыли в Париж, имея в запасе две раны, и стали просителями. Тогда это было модно. Они явились к министру, один волоча ногу, другой отчаянно гримасничая. Оба заявили, что были ранены на баррикадах. К несчастью для Маклу, который был ранен в лицо, ему поверили на слово, — и, разумеется, не дали ничего.
Больше того, его выставили за дверь.
Рипопетту, который был ранен сзади, как трус, — не поверили: и тогда ему дали какое-то пособие.
Они проели его вместе. Когда все было съедено, они начали голодать. Они захотели работать честно. Работы нет.
Они захотели работать бесчестно. Работы сколько угодно.
Они, однако, не взялись за торговлю английскими ружьями[1], это им было не по плечу; но они нанялись изображать по торжественным дням общественный энтузиазм, шныряя в толпе и выкрикивая, как бешеные: «Да здравствует такой-то!» Так это делалось всегда, даже при Бонапарте.
Настало 14 июля, великий день для убийц[2]. Рипопетт и Маклу присоединились к другим приверженцам общественного порядка и королевской власти, установленной в июле. С тринадцатого числа они сидели у Суше, наполняя желудки вином и грюйерским сыром в честь короля. Им пообещали по три франка и великолепное место. Они уж поверили, что настал конец их злоключениям; в счастливых снах перед ними витали все услады, связанные с хорошим жалованьем и чистой совестью.
И они убивали.
К несчастью, по окончательному счету ими были убиты всего пятьдесят два республиканца, из них двадцать пять женщин, тринадцать детей и двенадцать стариков. Суше и Арман действовали получше. Они показали в три раза больше преданности существующему порядку. За это им предоставили место, но не дали трех франков.
Единственная выгода, извлеченная Рипопеттом и Маклу из их патриотизма, заключалась в серой шляпе и сюртуке, которые были отняты у вечных врагов общественного спокойствия и частной собственности и позволили обоим героям выфрантиться вовсю.
Между тем порядок был восстановлен, и Рипопетт и Маклу, упустив возможность стать полицейскими, занялись по вечерам кражей носовых платков, а по утрам выкрикивали заголовки из «Монитера». К несчастью, опять же, никто не покупал их «Монитер», а цена носовых платков упала так низко, что на заработок от двух профессий нельзя было и воды напиться.
Вот почему в один прекрасный день они бросились в Сену и утопились вдвоем, что по крайней мере послужило им некоторым утешением.
— Но, — спросите вы, — что же они делали после того, как утопились?
Сейчас узнаете.
Дело в том, что они утопились не до конца; один утонул наполовину, другой — на три четверти. Жизнь в них только замерла. Их выудили. А выудив, им поставили клистиры из табачного дыма, чтобы очистить внутренности; налепили банок по всему телу; исчерпали все средства науки, сделали все, чтобы вернуть их к жизни. Для самого Луи-Филиппа не сделали бы больше. Когда они были возвращены к жизни, у них спросили, есть ли им на что жить, а так как они ответили: «Нет», — их судили и приговорили, в наказание за то, что они живут, одного к двум месяцам тюрьмы, другого к двум с половиной. Почему такая разница? Не могу сказать. Игра случая.
— Но стоило ли, — скажете вы, — ставить им клистиры из табачного дыма?
Я согласен с вами. Возможно, что и не стоило, но так уж водится у цивилизованных народов. Людям не дают броситься в воду; требуют, чтобы они жили, хотят они того или нет; да еще, чтобы жили хорошо, — и все только из человеколюбия. В случае надобности им трижды прикажут жить, после чего в них будут стрелять, чтобы принудить их жить, — тоже из человеколюбия.
Однако вернемся к нашему рассказу.
В указанные сроки Рипопетт и Маклу вышли из тюрьмы. Так как человеколюбие принесло им не много прибыли, да к тому же началась зима и вода была слишком холодной, а топиться приятно только летом, то им пришлось изобретать другие способы жизни или смерти. Хотя они находились еще врозь, но оба пришли к одной и той же идее — идее, как увидите, весьма хитроумной.
Однажды на склоне дня, среди густого тумана, Рипопетт увидел на Вандейской дороге какого-то человека, и Маклу тоже увидел какого-то человека.
— Стой! Давай кошелек и кричи: «Да здравствует Генрих Пятый!» — сказали они и прицелились.
Увы, добычей Маклу оказался Рипопетт, а добычей Рипопетта — Маклу.
— Как! Это ты!
— Это ты!
— Что ты теперь делаешь?
