Он был песчинкой, он был каплей дождя…Он был…
Голос заполнил весь мир, заставляя дрожать звериной инстинктивной дрожью.
— Слушай же, Тиберий. И помни. Скоро появятся у тебя два сына. Каждый из них много сделает для Рима. Но один прославится на века. Это мой подарок тебе. Один из твоих сыновей произнесёт слова, которые прогремят на весь мир. И останутся в веках. Как символ, как знамя.
— Благодарю тебя, Великий, — он сжался под безжалостными раскатами Голоса. — Это высшая радость для отца — знать, что сын изменит мир.
— Не благодари, человек. Тебе ещё захочется меня проклясть. Мой дар ещё никогда не приносил счастья. Лишь славу. Dixi[1].
Стихия вырвалась на свободу, ломая преграды.
Он был щепкой в буре, он был листиком в смерче…Он был…
Он проснулся.
— Пап, послушай, я стишок придумал…, — Квинт сжимал в ладошке листок. Глаза блестели, весь его вид выдавал крайнее волнение.
Пора, пора. И снова на войну я.
Конь бьёт копытом — потерял покой.
Я руку твою нежно поцелую
Последнею случайною строкой.
Тиберий взлохматил волосы пятилетнему мальчугану и пытливо посмотрел ему в глаза. Он? Или всё же брат? Марк невдалеке упражнялся с деревянным гладием, истребляя сорняки. Воображаемая битва явно была в самом разгаре. С воинственным кличем Марк совершил тактический обход и напал на клумбу с цветами. Тиберий улыбнулся — Тулия будет в ужасе, когда увидит, что осталось от её цветов. Ну и ладно, пусть мальчик играет.
— Пап, а пап, так тебе понравилось?
— Очень понравилось, сын. Ты молодец.
— Пап, я буду поэтом. Меня узнает весь Рим.
Он? Нет? Неужель до конца жизни придётся мучиться этим вопросом? Не это ли твоё проклятие, бог?
Им было по пятнадцать, когда отец рассказал давний сон.
Марк выбрал военную карьеру. Квинт — путь слова. Его стихи уже звучали в богатейших домах Рима. Известные поэты спорили за право обучать талантливого юношу.
Отец более не сомневался, чьи слова прогремят на весь мир. Братья тоже. Квинт с лёгкостью играл словами. Для него составить безукоризненную оду стало безделицей — занятием на два-три часа. Марк же просто радовался за брата. Да, конечно же, что-то скреблось на сердце. Но…Это же брат. Нет, Марк тоже не стал сомневаться. Не захотел.
Отец посмотрел на юного воина, до боли сжал его плечо и глухо сказал:
— Vivere militare est[2]. Ради брата, ради Рима. Ради себя.
Марк хотел беззаботно отшутиться, но что-то сдавило горло. Слова показались чужими, принадлежащими другому человеку. Марк решил, что отныне будет избегать многословия — пусть остаётся брату. У каждого свой путь. И сил хватило лишь на два слова:
— Спасибо…отец.
Широкие улицы Рима этой ночью казались до неприличия узкими. Особенно когда стены домов наплывали то справа, то слева.
— Фух, братишка, — Квинт довольно осклабился, — славно погуляли. Старина Гай всегда угощает просто божественно. Бо-о-оже-стве-н-но!
Последнее он проорал в небо.
— Хватит, Квинт, — Марк с трудом держался на ногах. Но рассудок оставался довольно-таки ясным.
— Всё хватит да хватит. Марк, брат, очнись. Нам двадцать пять!
— Три дня назад. Пора бы уже завязывать с гулянкой. А то твои коллеги тебя потеряют.
— И обрадуются. Варвары. Они меня не-пе-ре-но-сят. Вот.
— Homo homini lupus est[3], — пожал плечами Марк.
— Марк, да что ты такой скучный. Давай споём про куртизанок. Я недавно такую забавную песенку сочинил! В перерыве между хвалебными одами Императору. Так про куртизанок у меня вышло намного живее. Задорнее. Брат, и что ты разговариваешь такими короткими фразами. Язык что ль плохо ворочается?
— Слова — не моя стихия. Я их не люблю.
— Это ещё почему? — удивился Квинт.
— Ты знаешь.
Квинт замолчал. Обнял Марка и глухо сказал:
— Прости, брат. Я…
— Да ничего. Ты главное покажи им всем, чего стоит наш род.
— Как ты там говорил, Марк? Faciant meliora potentes[4]? Но пока что лучший я. Всё же в твоём неприятии слов есть что-то такое. Говоришь ты мало, но зато когда скажешь. Ух…
— Трепло, — Марк улыбнулся.
— Да, я такой. А теперь пойдём-ка в одно местечко. Есть у меня две знакомые из высокородных. Думаю, они с удовольствием приютят двух усталых путников на эту ночь. И вино у них хорошее. Ну-ка, братишка, скажи что-нибудь из своего, подобающее этому моменту.
— Homo sum et nihil humani a me alienum puto[5].
— Да…, — счастливо заорал Квинт. — Вот идут славные братья Корнелии. Поберегись…
Из штаба прислали beneficiarii[6]. Тридцатилетний legatus legionis Марк Корнелий даже не пытался спорить — знал, что бесполезно. Придётся присматривать за чьим-то сынком-неумехой. Ничего другого Марк не ожидал.
— Патриций Гай Гракх прибыл в ваше распоряжение, командующий, — юный патриций держался достойно, что несколько удивило легата.
Обычно выходцы из богатых семей появлялись в носилках… и в состоянии жуткого похмелья. Неважно, что Рим находился в двух месяцах пути — традиции превыше всего. Юные патриции считали, что недостойно представителям богатых родов осквернять стопы грязью варварской страны. И перед появлением в легионе они, конечно же, надирались до беспамятства, знаменуя начало героической службы во славу Империи.
— Постараюсь сделать всё возможное для славы Рима.
![Приключения Сэмюэля Пингля [с иллюстрациями]](/storage/book-covers/fc/fc39a5abae6443457fe1ac7d2fcc954d4e486557.jpg)
