Мистер Саттертуэйт нежился под лучами солнца на открытой террасе в Монте-Карло.
Каждый год во второе воскресенье января мистер Саттертуэйт, словно ласточка, отбывал из Англии на Ривьеру. В апреле месяце он возвращался в Англию, май и июнь проводил в Лондоне — и ни разу еще не пропустил Королевского Аскота.[1] После матча Итона с Хэрроу он наносил несколько деревенских визитов, чтобы затем вновь устремиться в Довиль или Ле Туке. Сентябрь и октябрь почти целиком занимала охота, и завершался год мистера Саттертуэйта в столице. Он знал всех, и не будет преувеличением сказать, что все знали его.
Сегодня утром он хмурился. Море было восхитительно синее, сады, как всегда, сказочно-красивы, но вот публика его разочаровывала — какая-то бесцветная, дурно одетая… Встречались, конечно, игроки — пропащие души, коих уже не спасти. С этими мистер Саттертуэйт готов был смириться: все же они составляли неотъемлемую часть местного колорита. Но ему определенно недоставало людей собственного круга, что называется закваски общества, elite.[2]
— Ax, как все переменилось, — ворчал мистер Саттертуэйт. — Теперь сюда едут все, кому раньше было не по карману. Да и сам я уж, видно, старею… А молодежь — молодежь нынче норовит податься в Швейцарию.
Недоставало ему и безукоризненно одетых иноземных послов с графскими и баронскими титулами, и великих князей, и наследных принцев. Единственный наследный принц, которого он пока что здесь встретил, служил лифтером в одном из второсортных отелей. Недоставало роскошных дам: они еще встречались, но гораздо реже, чем прежде.
Мистер Саттертуэйт всегда прилежно изучал драму под названием Жизнь, но предпочитал костюмы и декорации поярче. Теперь он загрустил. Ценности изменились — а он уже слишком стар, чтобы меняться…
Тут он заметил, что к нему приближается графиня Царнова.
Мистер Саттертуэйт уже много сезонов встречал графиню в Монте-Карло. Сначала она появлялась в обществе великого князя, затем австрийского барона, в последующие несколько лет рядом с нею мелькали какие-то бледные крючконосые евреи с огромными перстнями на пальцах, и вот уже года два, как ее можно было увидеть с мужчинами — преимущественно очень молодыми, почти мальчиками.
Сейчас она тоже прогуливалась в сопровождении очень молодого человека. Мистер Саттертуэйт случайно его знал и огорчился, увидев в обществе графини. Франклин Рудж был американец, типичный выходец из какого-то западного штата: чрезвычайно любознательный, чрезвычайно невежественный, но вполне симпатичный. В нем забавно сочетались свойственные всем его соотечественникам практичность и идеализм. В Монте-Карло он приехал в компании молодых американцев обоего пола, весьма похожих друг на друга. Это был их первый выезд в Старый Свет, и они хвалили и критиковали все кругом без стеснения и без разбора.
Проживающие в отеле англичане им по большей части не нравились — как, впрочем, и они англичанам. Однако мистер Саттертуэйт — с гордостью называвший себя космополитом — отнесся к ним вполне благожелательно. Ему импонировала их напористость и прямота, хотя некоторые их выходки иногда просто приводили его в ужас.
«Стало быть, Франклин Рудж и графиня Царнова, — усмехнулся он про себя. Да, пожалуй менее подходящую компанию для юноши придумать трудно».
Когда парочка поравнялась с ним, мистер Саттертуэйт вежливо приподнял шляпу, а графиня кивнула, одарив его обворожительной улыбкой.
Графиня была высокая, ухоженная женщина. Волосы и глаза у нее были черны от природы, а брови с ресницами — такой невиданной черноты, какая природе и не снилась.
Мистер Саттертуэйт, знавший о женских уловках много больше, чем пристало знать мужчине, тут же воздал должное ее искусству макияжа: матовая сливочно-белая кожа не имела, казалось, ни единого изъяна.
Особенно эффектно выглядели едва заметные коричневые тени под глазами. Губы — не вульгарно-алые или малиновые, а изысканного цвета красного вина. На ней было нечто черно-белое, весьма смелого фасона, а в руках розовый зонтик того оттенка, какой считается наиболее выигрышным для цвета лица.
Франклин Рудж чуть не лопался от важности.
«Вот идет молодой глупец, — сказал себе мистер Саттертуэйт. — Впрочем, не мое дело давать ему советы, да он и не станет их слушать. Что ж, и мне в свое время приходилось платить за жизненный опыт».
И все-таки он испытал беспокойство, так как был уверен, что одной милой юной американке, приехавшей вместе со всей компанией, дружба Франклина Руджа с графиней вряд ли по душе.
Он уже собирался удалиться в противоположном направлении, когда заметил, что снизу по тропинке к нему поднимается упомянутая уже американка. На ней был хорошо сшитый строгий костюм с белой муслиновой[3] блузкой и удобные туфли на низком каблуке. В руке она держала путеводитель. Иные ее соотечественницы, побывав в Париже, выезжают из него разодетые в пух и прах. Но не Элизабет Мартин: эта девушка «производила осмотр Европы» самым серьезным и добросовестным образом. Чувствуя в себе тягу к культуре и искусству, она твердо вознамерилась за те деньги, которыми располагала, узнать и увидеть как можно больше.