Больше всего на свете я любила второе действие «Жизели»…
Шел третий час ночи, я не могла заснуть. Состояние было такое, в котором те, кто послабее, кидаются в истерику, бьют тарелки, бьются головой о стенку.
Я другая. У меня крепкие нервы. И все же заснуть я не могла. Хуже того — я не хотела даже заставить себя раздеться, принять душ, причесаться на ночь. Правда, я не металась по комнате, а тихо сидела в кресле. Но сидеть и думать два с половиной часа подряд тоже вредно для здоровья.
— Черт возьми меня совсем, — наконец сказала я вслух, потому что ночная тишина большого дома стала меня раздражать. И что это за «совсем», где я нахваталась этих словечек-паразитов? У кого подцепила проклятое «совсем»?
— Черт возьми меня совсем… Да. Душу бы ему продала, лишь бы, лишь бы!…
То, о чем я сейчас мечтала, было уголовно наказуемым деянием. Я хотела найти человека выше среднего роста, с жесткими руками, с прокуренным гнусным голосом, широкоплечего и костлявого, чтобы убить его. Взять пистолет, которого у меня все равно нет, и убить. Или взять нож, нож у меня есть, я сама точу его, потому что мужчины не имею даже приходящего. Или набросить на шею ему петлю. Это уж совсем просто.
— Да. Именно душу. Именно дьяволу. Чтобы он дал мне совершить это. Ведь ходит же по земле такая сволочь!
Из— за этой сволочи я сегодня в два часа дня явилась в райотдел милиции, поднялась на пятый этаж и постучала в кабинет номер шестнадцать.
— Входите, — ответили мне.
Я вошла.
— Вы Федоренко? — спросил тот, кто сидел за раздрызганным письменным столом, таких уже ни в одном приличном учреждении не увидишь, и одним пальцем стучал на древней, совсем уж музейной машинке.
— Нет, я не Федоренко. Я по делу о нападении на Киевской улице.
Он уставился на меня с недоумением — мне сдуру даже показалось, что с интересом.
— Какое нападение? — ошарашено спросил он.
— Да в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мая. Я свидетель.
— Разве я вызывал вас? — уже чуть ли не а панике спросил он. — Я же точно помню, что нет!…
— Не вызывали, — согласилась я. — Я сама пришла. Я же свидетель все-таки. Три недели прошло, а повестки все нет и нет, хотя моя фамилия в вашем деле фигурирует. Вот, решила прийти сама и дать показания.
Мне частенько приходится удивлять людей. Вообще мне это занятие даже нравится — когда речь идет о чем-то забавном, Например, все в отрубе, когда я на тренировке встаю на пуанты. Даже не понимают сперва, что это я такое вытворяю. А мне нужны пуанты, что называется, для медицинской профилактики — бывает, что подъем барахлит, а с пуантами у него такие штучки не проходят.
— Садитесь, — наконец сообразил он показать на корявый стул, — Впервые вижу, чтобы свидетель пришел в милицию без повестки. То по три повестки посылаешь, и все равно с собаками не найдешь, а то без всякой повестки…
— Мне рассказывать? — прервала я его.
Ему было куда за сорок, и вид до того усталый — будто вагон с кирпичом разгрузил. Но я знала, что на иных мужчин такое действие производит общение со сломанной пишущей машинкой.
— Рассказывайте, — все еще не придя в себя, позволил он, — только, знаете ли, я ведь совершенно не в курсе.
— То есть, как это не в курсе? — тут уж удивилась я.
— Это дело ко мне только вчера попало.
Тут я вспомнила, что Соня описывала мне следователя как шатена, а этот был яркий брюнет.
— Ладно, — сказала я, — разберемся. Итак, в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мы втроем ехали на машине — Валерия Сотникова, Софья Розовская и я. За рулем была Сотникова, Розовская сидела рядом с ней, а я — на заднем сидении. Это имеет значение, потому что нам пришлось разворачиваться, и я глядела назад и давала команды Сотниковой.
— Сотникова — это та, на которую напали? — с сомнением спросил он.
— Нет, напали на Розовскую. Мы возвращались домой так поздно не потому, что снимали иностранцев в ночном баре и не потому, что пьянствовали и развратничали на чьей-то хате, как предполагал ваш предшественник. Просто Розовская недавно разменяла квартиру. У них была трехкомнатная, мать Розовской с отчимом переехали в двухкомнатную, а Розовская — в однокомнатную с частичными удобствами на Киевской. Это тоже очень важно — иначе трудно понять, почему все события разворачивались ночью.
— Ну и почему же? — вежливо спросил он.
— Потому что мать Розовской — нервная дама, которую на старости лет угораздило выйти замуж. Отношения в семье стали невыносимые, пришлось разменивать квартиру. Как раз одна семья решила взять к себе бабушку-старушку, которая уже почти не встает. И вот Розовская переехала, но часть вещей, в том числе и книги, остались у матери, и из-за них возник очередной конфликт. Поэтому Розовская хотела забрать их при свидетелях и сразу же на машине перевезти домой. Машина есть у Сотниковой, она согласилась помочь. А все мы трое освободились в половине одиннадцатого и сразу же поехали к родителям Розовской. Правда, забрать книги мы не смогли — ее мать разволновалась, начался приступ, тут еще отчим подбавил масла в огонь… Словом, мы с Сотниковой насилу их всех угомонили к половине первого. Затем мы втроем вышли, сели в машину и сперва решили отвезти Розовскую, потом меня. Мы с Сотниковой живем неподалеку, она меня часто подвозит.
