Моя жена швыряла в сумку детские вещички.
Пелёнки, пачку подгузников, свёрнутое одеяльце, ещё что-то… торопилась, руки у неё дрожали. И на бледном, без кровинки, лице была отчаянная решимость.
— Не надо, зай, — сказал я, чувствуя себя последним гадом. — Поедем в больницу, а?
Она выпрямилась. В руках держала прозрачный чехол на молнии, а в нём бутылочки для молока. Посмотрела на меня.
Глаза — в чёрных кругах, губы искусаны. Беременная мышка: тоненькие ручки, тоненькие ножки, огромный живот. Серый свитер, растянутый животом.
— В больнице уже всё сказали. Она родится неживая или поживёт несколько часов и умрёт. Что мы ещё можем узнать в больнице? И чем ещё нам могут помочь в больнице?
— Зай, — сказал я, — нам нигде помочь не могут.
— Она умрёт — и детей больше не будет.
— Не судьба, — сказал я, надеясь, что тут же провалюсь сквозь землю.
Жена аккуратно всунула чехол с бутылочками в сумку, поправила, закрыла сумку, будто хотела успокоить себя этими простыми движениями. Вдохнула — и подняла взгляд.
— Послушай внимательно. Я это знала. Ещё в детстве. Баба Даша меня предупреждала. Она оказалась права. Понимаешь?
Я кивнул. Что ещё оставалось.
— Она три раза говорила о том, что я должна делать, если это случится. И я намерена это сделать. Понимаешь?
Я снова кивнул.
— Если ты меня не отвезёшь, я поеду на электричке. Потом пойду пешком. Остановить ты меня не можешь. Понимаешь?
— А если умрёшь ты? — выговорил я. — Сама-то ты понимаешь? Прости, зай, с малышкой-то уже всё ясно, а с тобой…
Обожгла меня взглядом, буквально: горячо в груди стало.
— Ничего не ясно.
— Тебе в больницу надо, — сказал я.
Жена вдохнула ещё раз, как всегда, когда очень злилась и пыталась совладать с гневом.
— Всё. Выбирай: или ты меня отвезёшь, или я поеду одна.
Вот что бы вы выбрали? Тащить её к врачу силой — невозможно, уговорить — не тот человек. Она — маленькая, тоненькая, с девчачьим хвостиком, с круглыми глазами, как зайчик из мультика — а внутри у неё стержень из закалённой стали. Она решила — и всё огнём гори.
Хочет ребёнка, но какие-то сложности со здоровьем. Ухитрилась — а нам говорят, что девочка родится мёртвой. Перепроверяли пять раз. Шансов нет.
Поэтому надо поехать рожать в какую-то глухомань, за триста километров. Там живёт некая баба Даша, с которой когда-то до исторического материализма дружила её прабабка. Почему-то предполагается, что так появляется шанс.
— Ты же не веришь во всю эту чушь, — попытался я в последний раз. — В колдунов этих, экстрасенсов…
Жена улыбнулась, безнадёжно, устало:
— Муля, не нервируй меня. Счастливым быть можно — нужно только решиться. Решайся. Ещё будем.
— Звучит, как ванильная цитаточка в дурацком паблике, на фоне цветочков, — хмыкнул я. Но я уже сдался.
В такие уж лапы я попал в этой жизни.
* * *
Потом я гнал машину по пустынному шоссе. С двух сторон от шоссе текли угрюмые мокрые леса, изуродованные поздней осенью, голые, чёрные и бурые. Время от времени их сменяли голые поля, затянутые туманом. Деревни по дороге попадались такие же бурые и чёрные, пропадали в тумане и мелком косом дожде.
Жене было муторно.
Она открыла окно, чтобы мокрый ледяной воздух бил в лицо — так легчало, но я боялся, что жена схватит ко всем прочим бедам воспаление лёгких. Пару раз попытался намекнуть — но она возразила:
— Мне надо доехать.
Быстро темнело, я включил фары, дорога стала страшной, будто кусок декорации к старому ужастику, деревья корчились в скачущем свете, я пожалел и ещё три раза пожалел, что согласился. Мне мерещилось падение в какую-то сумеречную пропасть. Интересно, можно ли научиться падать вверх? Или это уже называется «летать»?
Свернул на просёлок. Потом — на какую-то разбитую жиденькую грунтовку. Машину трясло и бросало, я думал, что здесь нужен экспедиционный «Ленд-Ровер» из тех, на которых разъезжали по джунглям и прочей пересечённой местности всякие книжные приключенцы. С грунтовки пришлось свернуть на какую-то буквально тропинку: сухие ветки когтистыми пальцами скребли по стёклам, а мне хотелось, чтобы всё это оказалось путаным сном — и не больше. Я чувствовал, что под колёсами уже какое-то болото, и думал, что сейчас мы застрянем тут навсегда — и никакой вертолёт никогда не доберётся в эту дикую глушь.
— Ты хоть позвонила своей бабе Даше? — догадался я спросить в самый безнадёжный момент.
— У бабы Даши нет телефона, — сказала жена. — Но нас ждут, не сомневайся.
В её голосе была спокойная усталая уверенность. Я очень многого не знал о своей жене.
И вдруг из глубокой темноты ноябрьского леса выплыл яркий огонёк. Он горел, видимо, прямо у дороги, невысоко — и это было предельно удивительно.
— Баба Даша, — успокоенно сказала моя жена.
— Не может быть, — буркнул я, держа курс на свет.
Это прозвучит нелепо, но чем ближе я подъезжал, тем тусклее мне казался этот огонёк. Издалека я вообразил странно низенький придорожный фонарь — вблизи он внезапно оказался керосиновой лампой допотопного образца в руках у тощей горбатой старухи, одетой в синий дождевик с капюшоном.
— Баба Даша! — пронзительно взвизгнула жена. Впервые за последний месяц я услышал в её голосе девчачью радость.
