Собственно, дождик здесь вроде бы ни при чем. Просто так получилось, что для меня лично как бы с него все началось.
Вдруг ни с того ни с сего зарядил дождь. В середине марта. Явление для наших широт довольно редкое. Сыплет и сыплет, такой, знаете, занудный осенний дождик. Положение, надо сказать, дурацкое — из дому носа не высунешь: в плаще холодно, в шубе — мокро.
Словом, я полных три дня просидел, отрезанный от всего окружающего мира и внешних событий. А на четвертый день ударил морозец, и образовался гололед. Радости, конечно, тоже мало, но, по крайней мере, сверху не мочит. Ну, короче говоря, я, наконец-то, выбрался на улицу.
Я прошел какой-нибудь квартал и встретил Жору Виноградова. Жора с чрезвычайно озабоченным лицом шагал куда-то, прижимая к животу свой любимый магнитофон «Мелодию».
— Здравствуй, — сказал он, подставляя для пожатия локоть. — Извини, старик, спешу очень. Прямо опаздываю.
— В комиссионку? — спросил я, кивнув на магнитофон.
— Да ты что! — обиделся Жора. — Двое суток сидел — ремонтировал его, а теперь бы в комиссионку. Иду записывать песни… — тут он назвал фамилии не то Крулевского и Бруха, не то Бруховецкого и Крулича. У меня отвратительная память на фамилии: я, услышав их, либо немедленно забываю, либо путаю.
— Это какой же Крулевецкий? — спросил я. — Тот самый тенор?
— Ты с луны упал, что ли! — удивился Жора. — Неужели не слышал?.. Ну и пень! Барды это, понял? Весь город гудит, а он…
— Так уж и весь? — не поверил я.
— Чернозем! — обругал меня Жора. — Ты посмотри вокруг!
Я посмотрел.
— На забор, на забор гляди! — подсказал Жора. На заборе висел желтый листочек с расползшимися чернильными буквами:
ПОЮТ БАРДЫ!
В молодежном кафе «Аэлита».
Начало в 12.30 и 19.30
Заявки и билеты у Г. Пырышкина.
— Билетов нет, — сказал Жора. — Еще позавчера расхватали… Ну, я побежал. А то пробазарю здесь с тобой.
— Смотри, магнитофон не грохни, — предупредил я, — скользко.
— Не дрейфь! — успокоил меня Жора.
Мы попрощались, и я завернул в магазин, купить сигарет. А когда вышел обратно, Жора ползал на коленях по тротуару, складывая в разостланный плащ осколки магнитофона.
— Поздравляю! — сказал я. — Черт тебя вынес в гололед с такой дорогой вещью!
Жора не прореагировал на мои слова. Он как раз гнался за какой-то верткой пружиной…
«Ну, положим, Жорка фанатик, — думал я, расставшись с Виноградовым. — Скажет тоже! — весь город гудит. Это он сам гудит за весь город».
Однако в коридоре редакции меня перевстрел Зейц, отвел в сторону и зашептал:
— Слушайте, вы уже были на бардах?
— Нет еще. А что такое? — на всякий случай тоже шепотом, ответил я.
Зейц оглянулся вокруг, привстал на цыпочки, дотянулся до моего уха и сказал:
— Обязательно сходите. Весь город потрясен.
— Неужели весь? — усомнился я.
— Я вам говорю! — пылко заверил Зейц. — Там у них в одной песне есть такая строчка, ну просто… — Зейц зажмурился и покрутил головой. — Погодите, сейчас вспомню… Значит, сначала идет «У тети Клавы-дворника была собачка Тузик»… а потом — м-гу-гу-гу, м-гу-гу-гу. Так вот эта.
— Которая? — спросил я. — М-гу-гу-гу? А про что она?
— Я точно не помню, но очень острая, — сказал Зейц. — Прямо динамит.
Тут в коридоре появился наш предместкома товарищ Подкидной. Зейц вздрогнул, побледнел, быстро пробормотал: «Вы меня не видели, я вам ничего не говорил», — и ушмыгнул в кабинет.
— Здорово, — сказал Подкидной. — Ну, что, тоже, небось, восхищен этими… билибардами?
— Да пока еще не слушал, — сознался я.
— Как же это ты сплоховал? — желчно усмехнулся Подкидной. — Сходи, сходи. Послушай… Весь город плюется.
— Прямо-таки весь? — поддел я его. — Поголовно?
— Есть, конечно, некоторые, что и радуются, — сказал Подкидной, метнув угрожающий взгляд на двери Зейца.
…Только я разложил на столе накопившиеся за три дня бумаги, как раздался телефонный звонок.
— Кто? — спросили из трубки. — Такой-то? Здравствуйте. Вы не хотели бы сходить на бардов?
— На кого? Ах, на этих, — я замялся. — В общем-то, любопытно, конечно, но, как говорится, жгучего желания нет. Тем более, многие, слышал, плюются. А я сам лично всегда предпочитал класси…
— Рекомендуем вам сходить, — сказали оттуда. — Билеты в сто четырнадцатой комнате, у товарища Камлей. Запишите: четвертый этаж…
— Спасибо, — поблагодарил я. — Музу-то Спиридоновну знаем. Заботницу нашу…
«Смотри-ка ты, помнят, — не без удовольствия подумал я, положив трубку. — Не забывают все-таки. Выходит, и мы нужны тоже. Не совсем, выходит, бесполезны».
Вечером я взял билет у любезной Музы Спиридоновны и отправился слушать бардов.
Кафе «Аэлита» было переполнено. Собравшиеся, все больше молодые люди, сидели на стульях, столах и подоконниках. Один счастливый юноша висел на деревянной перегородке, разделяющей гардероб и зал.
Скоро вышли и барды — два тихих паренька в водолазных свитерах железобетонного цвета. Некоторое время они настраивали гитары, притопывая могучими горнолыжными ботинками, потом запели.
Сначала тот, который пониже, подняв глаза к потолку, объяснил, что данная песня написана по поводу одного действительного и кошмарного случая, произошедшего на недоступном гималайском леднике, а напарник его эту песню исполнил. Затем тот, который повыше, растолковал, что следующая песня является как бы шуточным откликом на споры ученых вокруг происхождения жизни на нашей планете, а спел ее, наоборот, который пониже.
