— Дигби здесь тесно! Ты нарочно его пнула! — Такер ткнул костлявым локтем в рёбра Сьюзан. Он знает, как это больно.
Но отодвинуться было некуда. Голова у Сьюзан болела, а в животе не проходило неприятное ощущение с тех пор, как она съела гамбургер «со всем», то есть с комками майонеза, кольцами лука, маринованым укропом и... Нет! Она пыталась забыть об этом, избавиться от противного вкуса во рту.
— Заткнись! — приказал Майк негромким, но решительным шёпотом. — Не глупи, Так. Ты знаешь, что Сьюзан не может пнуть воображаемую собаку.
— Дигби не воображаемый! — голос Такера прозвучал громче. — Вы говорили — все говорили, — что я получу Дигби на день рождения. А мой день рождения был в среду, вот! Дигби здесь, и Сьюзан должна об этом помнить, — он повернул голову и сердито посмотрел на старшую сестру.
Сьюзан тоже сердито смотрела на него. С воображением Такера никто, даже папа и мама, не может справиться. Ему обещали щенка — никто ведь не знал, что придётся переселяться, — и поэтому для Такера щенок здесь, и так может продолжаться неделями. Сьюзан сдержала вздох и постаралась не думать о том, каково будет жить с невидимым Дигби.
Сейчас ей хотелось только одного: выйти из машины — подальше от Такера и всей семьи. И от несчастья, которое упорно двигалось вместе с ними долгие, бесконечные мили, спало с ними по ночам в мотелях и застревало в горле, так что трудно становилось глотать пищу.
— Эй, там сзади — потише. У мамы голова болит! — в голосе отца сквозила резкость, как все последние дни. Иногда это заставляло слушаться даже Такера. От этого голоса начинали болеть уши. Сьюзан обеими руками сжала живот и закрыла глаза. Она... её больше не вырвет!
Это хуже всего!
— Сьюзан тошнит! — Такер заметил первые признаки и выдал её. — Лучше остановитесь, она плохо выглядит. Её вырвет прямо на Дигби.
Мама медленно повернула голову. Между глазами у неё залегла болезненная складка, и Сьюзан, испепелявшая Такера взглядом, увидела её. Опять у мамы голова болит! Если бы они были дома, мама могла бы лечь, и от пакета со льдом ей стало бы легче. Сьюзан глотнула.
Это её вина — пусть хоть отчасти. Её уже дважды вырвало в машине и... Она торопливо зажала руками рот, а машина тем временем тормозила, подъезжая к обочине шоссе.
Мама рывком открыла дверцу, и Сьюзан кое-как выбралась. Почти упала, больно ударившись коленями о гравий. Выбросила из себя гамбургер и всё остальное, и телесная боль ненадолго заставила забыть о других несчастьях. На этот раз мама не держала её за голову. Папа, что-то бормоча про себя, подошёл с рулоном туалетной бумаги.
Как-то сразу ослабевшая Сьюзан взяла бумагу и стала вытирать вспотевшее лицо.
— Лучше теперь? — спросил папа. В голосе его больше не было резкости.
Сьюзан глубоко вдохнула и кивнула.
— Теперь всё хорошо, — сказала она, держа отца за руку; он помог ей встать, и она цеплялась за него, пока не удостоверилась, что ноги её выдержат.
— А ты как, Пэт? — подсаживая Сьюзан в фургон, папа посмотрел на маму, которая прижимала руки к лицу, закрывая глаза. Голова у неё была откинута на высокую спинку сидения.
— Выдержу, — ответила мама. Голос её доносился словно издалека.
Папа сел в машину, достал из-за щитка карту и расправил её.
— Какой был последний знак, Майк?
— Странное слово. Что-то вроде Онадилла...
— Гм... — папа провёл пальцем по карте. — Ну, мы почти на месте. Держись, Пэт.
Складывая карту, он внимательно смотрел на маму. Сьюзан, ослабевшая и дрожащая, видела, что он встревожен. И думала, наладится ли у них снова когда-нибудь жизнь. Сейчас она себе этого не представляла.
Всё началось дома во Флориде, на Мысе, примерно два месяца назад. Казалось, так давно это было: папа вернулся домой с дурными новостями. Космическую программу сокращали, потому что у правительства не нашлось денег на проведение новых экспериментов. Как выразился Майк, всем в папином отделе выдали «розовые билеты», хотя ничего подобного Сьюзан у папы не видела. А значило это, что им придётся изменить образ жизни, и жить теперь будет гораздо труднее. Сьюзан быстро научилась не задавать вопросов. Мама просто говорила ей в ответ, что ничего ещё не решено.
Вся последняя часть лета оказалась испорченной. Никаких поездок в «Морской мир» или к Диснею. Потом Фрэнси и Карин отправились в гости к тётке в Каролину, и Сьюзан не с кем было даже поиграть. Майк почти не разговаривал. Закрывался в своей комнате и читал... или говорил, что читает. Майк хотел стать пилотом-космонавтом и ни о чём больше не думал. Но если не будет больше экспедиций, кем же он станет?
Единственным, кто ни о чём не беспокоился, был Такер. Целыми неделями он только и думал (и говорил непрерывно, сводя всех с ума, о щенке, которого ему пообещали на шестой день рождения. Он по-настоящему взорвался, когда папа сказал ему, что никакого щенка не будет, потому что они переезжают — на север, где нет места для собаки.
Они будут жить у двоюродной бабушки Хендрики. До сих пор для Сьюзан она была только подписью на рождественской открытке. Конечно, в письме, которое она получала, всегда лежал чек на пять долларов, а на Рождество приходила большая нарядная посылка с конфетами и печеньем. Но для трёх юных Виланов она не была реальным человеком. И вот теперь они все: она, Майк и Такер — будут жить с бабушкой Хендрикой в каком-то старинном доме в штате Нью-Йорк, и никто не знает, сколько времени им там придётся провести.