Дом родной

Дом родной

Авторы:

Жанр: Советская классическая проза

Циклы: не входит в цикл

Формат: Полный

Всего в книге 166 страниц. Год издания книги - 1963.

Действие романа Петра Вершигоры «Дом родной» развертывается в первый послевоенный год, когда наша страна вновь встала на путь мирного строительства. Особенно тяжелое положение сложилось в областях и районах, переживших фашистскую оккупацию. О людях такого района и рассказывает автор.

Решение существенных хозяйственных вопросов во многих случаях требовало отступления от старых, довоенных порядков. На этой почве и возникает конфликт между основными действующими лицами романа: секретарем райкома партии боевым партизаном Швыдченко, заместителем райвоенкома Зуевым, понимающими интересы и нужды людей, с одной стороны, и председателем райисполкома Сазоновым, опирающимся только на букву инструкции и озабоченным лишь своей карьерой, — с другой. Конфликт обостряется и тем обстоятельством, что еще живет в среде некоторых работников дух недоверия к людям, находившимся в оккупации или в гитлеровском плену.

Рассказывая о жизни в небольшом районе, автор отражает один из трудных и сложных этапов в истории нашей страны, поднимает вопросы, имевшие большую остроту, показывает, как партия решала эти вопросы.

Читать онлайн Дом родной


КНИГА ПЕРВАЯ

…Мысль — более прочный оплот, чем пушки! Артиллеристы — к своим орудиям…

Ромен Роллан

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Здесь дым один, как пятая стихия.

Дым — безотрадный бесконечный дым!

Ф. Тютчев
1

Бой не стихал. Он разгорался все сильнее, и капитану Зуеву начало казаться, что это, пожалуй, последний бой в его жизни. Был еще проблеск надежды: минометы противника ухали где-то вдалеке, накрывая беглым огнем батальон соседа — Васьки Чувырина, а против участка Зуева работали лишь тяжелые пулеметы врага. Вестовой еще не успел отрыть ни блиндажика, ни даже окопа, как два немецких станковых пулемета прижали комбата к земле. Вестовой был убит. Зуев, прижимаясь всем телом к земле, удивлялся: «Я до сих пор жив? И даже не ранен…»

Но тревожило капитана совсем другое… По давней привычке сразу охватывать мыслью происходящее на своем участке, он ясно понимал, что бой этот обычный и сто́ит только умело распорядиться огнем батальонных минометов, бросить автоматчиков в обход, наконец, в крайнем случае, дать заявку в полк с просьбой подбросить «мешочек огурцов» — и попытка противника потеснить его на узком участке его батальона будет ликвидирована. Но, странное дело, именно с начала этого боя комбат чувствовал себя парализованным как командир. С ним случилось необычное, почти небывалое за последние полтора года: он только каким-то подспудным чувством помнил еще о своих обязанностях комбата, вернее, машинально думал о них: а всем его существом овладел страх, самый простой и, как бы сказал полковник Корж, примитивный собачий страх за свою шкуру. И это было хуже всего. Годами для него в бою главным была ответственность за жизнь своих людей. Откуда же вдруг вылезла эта штуковина, из-за которой надо либо пускать пулю в лоб, либо с презрением относиться к себе, как к самому последнему трусу, достойному штрафбата? Зуев ощущал, что натренированная воля, привычка к частому пребыванию под огнем исчезли, а всем его существом, чувствами, мыслями владел только страх, один страх, который — он хорошо знал это — чаще всего и приводит к гибели.

«Неужели в последний раз меня так по нервам стукнуло?» — вскользь подумал он.

Бывалый капитан хорошо знал, что первое время после ранения люди в боях иногда трусят. Похуже, чем новички. Правда, с ним такого еще ни разу не случалось: ни под Курском, ни на Сандомирском плацдарме; а ведь под Курском он пролил добрых два литра своей крови, а после Сандомира до сих пор у него под ребром перекатывается кусочек чугуна от вражеской мины граммов в тридцать-сорок.

«Проклятый фауст-патронщик! — скрипнул зубами Зуев. — Какого он нагнал на меня мандража!» И зло ухмыльнулся. Но тут же с ужасом вспомнил последнее ранение, визг фауст-патрона, шлепок разрыва и противную тошноту; потом — носилки, покачивание горелых, дымящихся стен какой-то берлинской трущобы, и снова обморок. Затем — шевелящиеся губы бледных медсестер и полная смертельная тишина в долгие дни госпитального бытия. Глухота длилась неделями…

А пулеметы все били, пристрелявшись к местности, на которой комбат Зуев почему-то был один, как в пустыне. Разрывные пули поднимали вокруг него крошево земли, щепок и кирпича, и казалось, их очередями уже была прошита насквозь его гимнастерка. А щеголеватая офицерская фуражка с блестящим козырьком, приобретенная в военторге после выхода из госпиталя, лежала недалеко от комбата, превращенная в безобразнейшую рвань.

«Постой, — вспомнил Зуев, — да ведь война-то уже три месяца тому назад окончилась. Что такое?! Или нас на Японию бросили? А может быть, с бендеровщиной?» И странное дело: он никак не мог вспомнить начала этого боя, его завязки. «Встречный? Или разведка боем?» Даже неясно, какой тут противник и где лежит он сам, Зуев, уткнувшись в щебенку и пыль в липком предсмертном ужасе.

«Чепуха какая…» И Зуеву на миг показалось, что он давно уже смертельно ранен, что, так же как тогда от берлинского фауст-патрона у него отшибло слух, теперь отшибло память. «Значит, ранен в голову. Капут…» — подумал он и инстинктивно вздрогнул, тут же отбрасывая это противное, чужое слово, которое слышалось в последнее время на каждом шагу. И, морщась от совсем нечувствительной боли, стал вспоминать: «А по-русски как? Есть же в нашем языке что-то подходящее… Ага, есть…» И вспыхнуло любимое выраженьице деда, которое тот бросал, когда приходил с фабрики, по дороге завернув в корчму. И русское, родное словцо это грохнуло в мозгу, как разрыв снаряда: «Каюк!» Дед любил это слово, и выросший в безотцовстве Петр, или Петяшка, как звала его маманька, тоже повторял и к делу и попусту это круглое словцо, подражая деду. «Ну, значит, память есть… Не отшибло еще… А может, и не в голову, крови-то нет…» И Зуев вдруг ясно представил свой мозг, серую его оболочку. Он лежал в его раскрытой пригоршне, словно муляж, принесенный учительницей на урок анатомии. «Нет, наверное, только оглушен, контужен… Но это значит — били не только из пулеметов… Артиллерия и минометы… Неужели и фауст-патронщики есть против моего батальона?» Зуев почувствовал, как лоб его покрылся холодным, липким потом.


С этой книгой читают
Такая долгая жизнь

В романе рассказывается о жизни большой рабочей семьи Путивцевых. Ее судьба неотделима от судьбы всего народа, строившего социализм в годы первых пятилеток и защитившего мир в схватке с фашизмом.


Тропинки в волшебный мир

«Счастье — это быть с природой, видеть ее, говорить с ней», — писал Лев Толстой. Именно так понимал счастье талантливый писатель Василий Подгорнов.Где бы ни был он: на охоте или рыбалке, на пасеке или в саду, — чем бы ни занимался: агроном, сотрудник газеты, корреспондент радио и телевидения, — он не уставал изучать и любить родную русскую природу.Литературная биография Подгорнова коротка. Первые рассказы он написал в 1952 году. Первая книга его нашла своего читателя в 1964 году. Но автор не увидел ее. Он умер рано, в расцвете творческих сил.


Осеннее равноденствие. Час судьбы

Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.


Гидроцентраль

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Горе

Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.


Молодые люди

Свободно и радостно живет советская молодежь. Её не пугает завтрашний день. Перед ней открыты все пути, обеспечено право на труд, право на отдых, право на образование. Радостно жить, учиться и трудиться на благо всех трудящихся, во имя великих идей коммунизма. И, несмотря на это, находятся советские юноши и девушки, облюбовавшие себе насквозь эгоистический, чужеродный, лишь понаслышке усвоенный образ жизни заокеанских молодчиков, любители блатной жизни, охотники укрываться в бездумную, варварски опустошенную жизнь, предпочитающие щеголять грубыми, разнузданными инстинктами!..  Не найти ничего такого, что пришлось бы им по душе.


Мифы и легенды Японии

В этой книге собраны мифы, легенды и сказки, пронизанные колоритной атмосферой японской древности. Автор обращается к истокам национального самосознания, традиций и верований японцев, к существовавшему в представлении давно ушедших жителей Страны восходящего солнца сказочному миру богов и демонов, мудрецов и воинов, волшебных существ и животных.


Больное сердце

«Русская литература всегда отличалась тем, что в нее приходили из медицины талантливые писатели. Но среди них не было авторов-женщин. Со своим взглядом на коллег и на пациентов, со своей жизненной философией. Теперь есть Татьяна Соломатина, книги которой не выпустить из рук, пока не прочитаешь последнюю страницу. С женской беспощадностью она говорит о врачебном цинизме, а ты понимаешь, что сей цинизм – форма самозащиты тех, кто постоянно сталкивается с чужой болью, с кровью, со стонами, видит жизнь на грани смерти и ответствен за чужие судьбы.


Мегалодон
Автор: Стив Альтен

В отдаленной части Тихого океана, на глубине семь миль, там, где дно расколото громадными трещинами, из которых фонтанирует насыщенный минералами пар, обитает допотопный хищник. В непроницаемой тьме этой адской бездны уже сто миллионов лет живет самый смертоносный из всех существовавших животных — кархародон мегалодон, шестидесятифутовый двадцатитонный предок современных больших белых акул.Профессор палеонтологии Джонас Тэйлор, в прошлом элитный пилот глубоководных аппаратов, уже много лет пишет о меге и читает лекции, стараясь забыть незабываемое — трагически окончившуюся экспедицию, которая убедила его в том, что первобытное чудовище существует и в наши дни.


Этой ночью я ее видел
Автор: Драго Янчар

Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.


Другие книги автора
Люди с чистой совестью

Эта книга — художественно-документальная летопись партизанского соединения С. А. Ковпака, его смелых рейдов по вражеским тылам. В точных и ярких зарисовках предстают перед нами легендарный командир соединения С. А. Ковпак, его комиссар С. В. Руднев, начштаба Г. Я. Базыма и другие отважные партизаны — люди с чистой совестью, не щадившие своей жизни во имя защиты своей Родины от немецко-фашистских захватчиков. (Аннотация взята из Интернета)


Рейд на Сан и Вислу

Новая книга Героя Советского Союза П. П. Вершигоры — «Рейд на Сан и Вислу» является как бы продолжением его широко известного произведения «Люди с чистой совестью». После знаменитого Карпатского рейда партизанское соединение легендарного Ковпака, теперь уже под командованием бывшего заместителя командира разведки Вершигоры, совершает еще один глубокий рейд по тылам врага с выходом в Польшу. Описанию этого смелого броска партизан к самой Висле и посвящена настоящая книга. В ней читатель снова встретится с уже знакомыми ему персонажами.