За последние годы издано несколько повестей, написанных Верой Морозовой. В них рассказывается о революционном прошлом нашей Родины, о видных деятельницах большевистской партии, которые прошли большой и трудный путь профессиональных революционеров. Это — Розалия Землячка («Рассказы о Землячке»), Клавдия Кирсанова («Клавдичка»), Конкордия Самойлова («Конкордия») и Мария Голубева (Яснева). Повесть о ней «Дом на Монетной» вы держите в своих руках.
Рассказывая об этой книге, мы вспоминаем и другие произведения В. Морозовой потому, что они представляют собой как бы единое целое. Они дополняют друг друга, воссоздают картину времени, раскрывают душевный мир тех, кто готовил революцию.
Автор с любовью рассказывает о той далекой героической поре, где каждый день их жизни был подвигом.
Годы конспирации, необходимость все время быть начеку, скрываться от слежки и шпиков — все это требовало огромного напряжения сил, собранности и в случае надобности — жертвенности. С достоинством высказывая великую силу духа, эти люди встречали судебные приговоры, шагали по этапу под кандальный звон, томились в каторжных тюрьмах, карцерах и одиночках. Они умели переносить тяжкую боль прощания с теми, кто шел на смерть.
А за тюремным порогом их снова ждала борьба.
Только великая убежденность, желание принести благо своему народу поддерживали их в годы тяжких испытаний. Они выполняли любые поручения партии, вели пропаганду в марксистских кружках, распространяли с риском для жизни нелегальные издания, помогали создавать подпольные типографии, налаживали связи «воли» с теми, кто сидел в тюрьмах.
Привлекательной рисует автор свою героиню Марию Петровну Голубеву в повести «Дом на Монетной». Мария Голубева в 1891 году познакомилась в Самаре с семьей Ульяновых. Совсем еще молодой Владимир Ильич поразил ее ясностью мысли, зрелостью суждений, духовной силой и целостностью своей натуры.
В 1904 году Мария Голубева по заданию партии устраивает в Петербурге, на Монетной улице, конспиративную квартиру. Затем эта квартира становится штаб-квартирой В. И. Ленина.
Книги Веры Александровны Морозовой обращены к юношеству. И многие, закончив чтение, берутся за перо, чтобы поделиться с писательницей своими впечатлениями, шлют теплые письма.
Иногда читатели спрашивают автора: не была ли она свидетелем и участником событий, о которых пишет, не приходилось ли ей встречаться со своими героями, — так убедительно и достоверно то, о чем они пишет. Участницей тех событий В. Морозова не была. Она родилась после революции. Но некоторых из тех, о ком она написала, запомнила с детства. Часто в квартире ее отца, Александра Петровича Савельева, который участвовал в трех революциях, собирались друзья. Они вспоминали свою юность, бои на Пресне.
Впечатления детства, большой опыт редактора пробудили потребность взяться за перо. Но потребовались многие годы кропотливых исканий, поездки по местам, где действовали герои ее повестей, где отбывали ссылку, сидели в тюрьмах; приходилось разыскивать и разговаривать с теми, кто знал их по совместной борьбе, потребовалось тщательное изучение архивов и документов.
Так рождалась достоверность рассказа, находились новые, часто неизвестные детали и подробности.
Страницы прошлого, судьбы профессиональных революционеров, их образованность, духовные богатства, нравственная красота — всегда будут привлекать потомков, тех, для кого они боролись, часто не щадя своих жизней, и те, кто пришел после них, будут свято, с любовью хранить их имена.
А. КОЖИН
Прикрыв калитку резной монастырской ограды, в Архиерейский садик вошла девушка в летнем сером костюме. Невысокая. Худощавая. Приподняв вуаль на соломенную шляпку, неторопливо огляделась по сторонам. Сквозь зелень лип, плотным кольцом окружавших башню Ипатьевского монастыря, проглядывала серебристая лента Костромы. В синеющих далях белели колокольни костромских церквей, горели кресты соборов.
Узкие тропинки Архиерейского садика, посыпанные зернистым песком, в лучах заходящего солнца казались красными. Девушка все дальше и дальше уходила от угрюмой остроконечной башни со стрельчатыми бойницами и железным флажком, вращавшимся под напором ветра. С криком проносились чайки, залетевшие с реки. У небольшого прудика, скрытого кустарником, она остановилась. Заметив одинокую скамью, села, впитывая сладковатый аромат цветущих деревьев. Облетал белый цвет с яблонь, падал пушистыми снежными хлопьями в зелень травы. Девушка перевела взгляд на пруд, на зеркальной глади которого дрожали и множились цветущие яблони.
От часовенки с шатром, поросшим серым мхом, отделился человек. Красная рубаха с косым воротником опоясана шитой тесьмой. На ногах липовые лапти. Новые. Скрипучие. Поверх рубахи синий жилет, из кармашка змеей тянется тяжелая медная цепь к часам. Широкой ладонью он зажал бархатную шапку, отороченную мехом. Суконный пиджак волочил по траве. «Видно, из белопашцев», — подумала девушка, неприязненно поглядывая на мужика.
Мужик прижимал к груди кулек малинового бархата с золотыми звездами. Пьяный. Счастливый. Осоловело взглянул на девушку. Размашисто крестился. Охал. В глубине часовенки в трепетном пламени зажженной свечи вспыхивал перламутровый оклад иконы. Кротко смотрела на мир божья матерь с дугообразными бровями и горестно сжатым ртом. «Конечно, из белопашцев, — утвердилась окончательно девушка, — пришел поклониться Федоровской иконе… Что мужик?! Александр III и то приехал к своей заступнице…»
