Алла Дымовская
Доктор Самты Клаус
Если свистеть на море, получишь больше, чем просил.
Соловей-Разбойник (Новый Орлеан, 2005 год).
Из дневника Пожизненного Диктатора (далее для краткости просто ПД) Лэма Бенсона: «11 сентября 200-ного, не помню, какого года. И не мудрено! Голова моя садовая! То есть, осовевшая! Когда на нее сверху сыплется всякая нечисть, еще и не то запамятуешь! Но к делу! Чай, чернила не казенные.
Нынче утром, в два часа пополудни — для кого день, а для кого и утро, тоже мне, умники выискались! — с неба на мой остров упал самолет. Ну, как упал? Болван Сэнд Муд, выдающий себя за секретного ирландского террориста, в своей железобетонной подземной дыре позабыл отвернуть канализационный кран. Оно конечно! Со списанной винтовкой Мосина по джунглям скакать каждый может, а как покакать и воду за собой спустить — так буржуазный пережиток! Вестимо, случился перегруз очистительной системы, а за ним, как водится, прыгнуло напряжение в четвертом энергоблоке. Сколько раз можно просить — да затопите вы его совсем, хоть той же канализацией! Так нет, прыгает, собака, и смущает магнитное поле. Все бы ничего, но мимо, как назло, пролетала эта стальная дура, в смысле, птица. Боинг, номер хрен знает какой, из Гваделупы в Казахстан, или из Биробиджана в Гондурас, теперь не суть важно. Наш русский радист Жуков Иван Макарыч (если запросто, то Встанька), вечно путает иностранные названия, у него вообще любимый адрес — это: на деревню дедушке. Он, бедняга, имеет по всему свету многочисленную родню и каждый божий день шлет ей поздравления секретным кодом куда придется. Послания эти, будучи улавливаемыми безответными обывателями, принимаются за глас свыше и по недоразумению вписываются в билеты лотерейных розыгрышей, а дальше, как повезет — кому еврейский цимес, а кому и проблемы на бедное седалище… Что-то я уклонился в сторону.
Так вот, о самолете. Не знаю, какой уж обезьян его вел и в каком состоянии (а еще утверждают, что в авиационных экипажах сухой закон!), но только реактивная эта бандура при аварийной посадке развалилась аж на три неодинаковых части. Чего спрашивается проще: на, тебе, на здоровье — справа уютная одиннадцатимильная взлетная полоса 08, не хочешь — слева, на Карнавальном мысе площадка для летающих тарелок, очень удобная, между прочим. Месяц назад заземлялись с визитом гомноиды из созвездия Собачьих Псов, и ничего, серьезно почти никто не пострадал.
Ну, сели, как уж сели, чего ж теперь! Хотя мне и своих проблем хватает. Вот, например. Позавчера у нашей Пегги издох последний лабораторный кролик, служивший ей для опытов, где по-быстрому новых натырить, ума не приложу! А ум-то у меня ого-го! По крайней мере, я так думаю.
На всякий аховый или страховой случай послал двоих подчиненных, кого поменьше жалко, к упавшим частям третьей и второй. К первой посылать бессмысленно — там пилотская кабина, с ними все равно ничего худого произойти не может, как известно, пьяному море по колено, тем более, дружелюбные джунгли. Данила Фломастер, житомирская орясина и по совместительству поселковый маляр, насильственным пинком был отправлен к отвалившемуся хвосту — так ему, бестолковому, и надо, давно у меня на Данилу растет ядовитый зуб. Стало быть, уважаемый наш мясник Оксфорд Кембриевич неохотно поплелся на другой конец острова к остаткам центрального пассажирского салона — будет знать, как выдавать свинячьи потроха под уксусным маринадом за гусиное фуа-гра в малиновом соусе! Тьфу, мерзость! Вспоминать противно! А вспоминать надо, дабы увековечить сие незаконное деяние для потомков. Пусть думают, что у нас тут не произвол, а справедливое соблюдение моих полномочных диктаторских прав! Будто я когда напрашивался! Но, об этом неудачном эпизоде моей скорбной жизни запишемся позднее».
За шесть… э-э-э… за семь-восемь, но никак не двенадцать часов до описываемых в дневнике событий.
По ярко освещенному залу посадочного терминала № такой-то Сиднейского аэропорта шел человек. Он опирался на тяжелую, суковатую железную палку, и сильно хромал. Попеременно то на правую, то на левую ногу. Когда задумывался, то на правую, когда одумывался и вовремя спохватывался, то на левую. Он шел, хромал и размышлял про себя. На кой черт нужно освещать многоваттным электричеством посадочную залу терминала № такой-то, если во всю джоновскую (в смысле, во всю ивановскую), приветливое австралийское солнце и без того шпарит через совершенно прозрачную стеклянную крышу? Человек с суковатой, железной палкой отличался недюжинным и ненормальным умом, и потому быстро нашел ответ — освещение нужно для того, чтобы удовлетворить местный профсоюз электриков. Ответ показался хромому человеку гениальным. А звали его — человека, конечно, а не ответ, — доктор медицины Самты-Джонатан-Клифт-Манчестер-Неюнайтед Клаус, но для друзей, которых не было, просто Самты.
Дожидаясь приглашения на посадку, доктор Клаус приземлился покамест в валютном баре. То есть, это в далеком северном аэропорту имени сгоревшего поместья графа Шереметева подобные заведения некогда именовались валютными. Здесь же имелось в виду, что в терминальной распивочной «На скорую руку» принималась любая конвертируемая валюта любой обнаглевшей с жиру страны без предварительного обмена на австралийские доллары. Или шиллинги. Или франки. Или фунты. Или стерлинги. Или рублики. В нюансах финансовых мировых систем доктор Самты Клаус был не силен, несмотря на всю свою гениальность. Главное — за несколько мятых бумажек с изображением старой некрасивой бабы с лицом спившегося мужика ему дали полный стакан виски со льдом и еще кучу никелированной мелочи в придачу.
