— В мире есть люди и похуже твоей бабушки, пожелтевшей от нюхательного табака, — сказала принцесса Шарлотта, толкая локтем Джорджа Кеппела.
Джордж предпочел в ответ промолчать. От Шарлотты всего можно ожидать. Если согласиться с ней слишком быстро, то она, пожалуй, рассердится.
«У тебя нет своего мнения, — скажет Шарлотта. — Ты считаешь себя обязанным со мной с-соглашаться. — Когда Шарлотта начинала заикаться, это означало, что она здорово разозлилась. — А если со мной всегда все соглашаются, то как я узнаю, что у людей на уме? А, Джордж Кеппел?»
Когда Шарлотте не удавалось настоять на своем, она внезапно впадала в ярость и пинала ногами мебель; однако вспышки эти бывали кратковременными, и потом Шарлотта сама над ними потешалась и старалась сгладить впечатление, называя подобные выходки «прискорбными проявлениями дурного нрава».
— Почему ты не скажешь мне, что я злобное чудовище, Джордж Кеппел?
«С хорошенькой Минни Сеймур иметь дело гораздо приятнее», — думал Джордж Кеппел.
Шарлотта была старше их обоих: на три года старше Джорджа и на два — Минни. Ей уже исполнилось десять. Кроме того, она была дочерью самого принца Уэльского!
— Никогда не забывай, — наставляла Джорджа бабушка, леди Клиффорд — та самая «старуха, пожелтевшая от нюхательного табака», про которую говорила Шарлотта, — что Ее Высочество когда-нибудь станет твоей королевой.
Вообразить королевой Шарлотту было трудно, хотя держалась она очень даже надменно. В отличие от Минни, в Шарлотте не было изящества; двигалась она довольно неуклюже; глаза у нее были светло-голубые, брови и ресницы практически отсутствовали, а кожа отличалась удивительной белизной. Будь Шарлотта чуть порумяней, она, пожалуй, даже считалась бы миловидной, ведь лицо ее было очень живым и выразительным. Однако привычка кособочиться ее сильно портила. Нет, Джордж совсем по-другому представлял себе королеву.
Джордж и Шарлотта приехали в гости вместе с леди Клиффорд на Тилни-стрит. Леди Клиффорд дружила с миссис Фитцгерберт и жила с ней по соседству: от Саус-Адлистрит, где стоял дом леди Клиффорд, было рукой подать до Тилни-стрит, где обитала миссис Фитцгерберт. И Минни наслаждалась обществом детей своего возраста — или почти своего возраста, — а дамы беседовали tete-a-tete[1] в гостиной миссис Фитцгерберт.
Дети стояли у окна и глядели на улицу. И тут Шарлотта вдруг сказала нечто неожиданное. Ее собеседники сразу поняли, что это лишь прелюдия, за которой последует некое откровение. У Шарлотты было удивительное драматическое чутье.
Отвернувшись от окна, она легонько толкнула своих друзей. Это был знак: дескать, хватит глазеть на улицу, Шарлотта желает с вами поговорить!
— Что-то произойдет... очень скоро, — патетично воскликнула она и, заметив, что Минни встревожилась, нетерпеливо добавила: — Ты тут ни при чем. Про тебя я ничего не слышала.
— Но я смогу остаться с моей дорогой мамочкой? — испуганно спросила Минни.
— Как бы тебе ни хотелось считать ее матерью, она тебе не мать, — заявила Шарлотта. — Так что давай говорить правду, Минни, пожалуйста!
— Да, — покорно пробормотала Минни, — но я хочу и дальше жить вместе с мамой... ну, то есть с миссис Фитцгерберт. И так и будет, я знаю! Принни говорит, что так и будет, он не допустит нашего расставания.
Наступило молчание. Минни знала, что ей не следовало упоминать про Принни, ведь он отец Шарлотты, а ведет себя так, будто его дочь вовсе не Шарлотта, а она, Минни. Взрослых всегда так трудно понять, и от этого у малышей бывает столько неприятностей! Как обычно, при упоминании об отце, Шарлотте стало немного грустно... величие принца Уэльского ослепляло, окружающие только и знали, что перешептываться о нем, а Шарлотта страстно мечтала заслужить его одобрение. Она вспомнила, как раньше, несколько лет назад, ее приводили к отцу, когда он завтракал. Она стояла, взирая на него с неизменным восхищением. Девочку изумлял цвет его шарфа, окутывавшего шею элегантными волнами, и Шарлотте казалось, будто подбородок отца пытается вырваться из плена ткани, а ткань его не отпускает. Восхищалась она и тем, какой отец румяный — его щеки имели даже красноватый оттенок, — и тем, что светло-голубые глаза принца ласково улыбались ей... правда, отец смотрел на нее лишь мельком. Шарлотта жаждала привлечь его внимание, жаждала, чтобы он улыбнулся ей с любовью. Нос у отца был слегка курносый, и Шарлотту это забавляло и радовало, потому что не соответствовало его величественному облику и делало отца более земным, человечным. Узкие бриджи из оленьей кожи были такими гладкими и белоснежными, а ноги в дорогих чулках казались огромными... но больше всего Шарлотту завораживали густые кудри принца, от которых исходил слабый, но изысканный аромат духов. На белейших, изящнейших руках сверкало несколько бриллиантов. Таков был принц Уэльский — человек, которого Шарлотта называла папой, а Минни — Принни.
— Это решит суд, — поспешно сказала Шарлотта. — Так будет правильно. Иначе и не должно быть!
Минни обиделась, и Джордж Кеппел ободряюще произнес:
— Все будет хорошо, Минни. Никто не заберет тебя от мамы.
