Мир мертв. Но мир не знает, что он мертв. Не помнит. Кто-то говорит, что виной всему был вирус, кто-то – глобальное потепление, кто-то винит правительство, развязавшее войну, кто-то пришельцев… Но все это теории. Правды в этом мире не знает никто. Не помнит. Как не помнит о том, что было после смерти. Воспоминания стерлись – реальные воспоминания. Остались догадки, сомнения, предчувствия, сны… Особенно сны. Мрачные, безнадежные. Они приходят нежданно, словно гигантские волны, разрушающие стены и города, уничтожающие все на своем пути. Не остается ничего. Лишь голый берег под звездным небом. Все остальное мертво. Пустыни жизни тянутся к горизонту. В опустевших городах гуляет ветер.
Все вокруг замерло… Замерло на земле. Лишь небо трещит по швам от переполнивших его жизней. Небо, которое не может принять сразу всех, не готово. Яркое, слепящее глаза небо. Так, по крайней мере, кажется во снах. И еще холод. Холод синего неба. Он проникает под кожу, прикасается к костям, рождая озноб. И никто не знает, сколько еще ждать. Очереди на небе бесконечны. Но небо дало трещину. Оно расползается под ногами человечества, лопается, звенит, словно разбитые стекла. И мир падает. Назад. На землю.
Свет, холод – все уходит. Остается прежнее, знакомое, но… Но что-то не так. Это первое, о чем думают те, кто пробуждается. Воспоминаний нет, но люди знают – что-то не так. Что-то изменилось. Изменился мир. Изменились они. Словно смерть стоит за спиной и можно ощутить ее зловонное дыхание. Словно их тела мертвы. Все их цели мертвы. Они видели свет. Видели Бога. Но их заставили забыть, стерли это из их сознаний, оставив только пережитые чувства и сны. Свет. Небо. Бог. Жизнь. Смерть…
Джонатан Бирс просыпается и долго неподвижно лежит на холодной земле, глядя в черное небо. Звезд нет. Ничего нет. Лишь холод. Машина сломалась сразу, как только Бирс свернул от изрезанного побережья вглубь страны. Что-то грохнуло в двигателе, глушитель выплюнул облако черного дыма – и все.
Бирс свернул к обочине. Попуток не было. Дорога ползла в горы, переваливала через них. В придорожной пыли извивалась киберзмея. В последние годы фауна мира становилась все более и более скудной. На смену жизни приходили машины. Ученые работали не покладая рук. Бирс знал, что ничего другого сделать нельзя, но привыкнуть к подобным переменам до сих пор не смог.
Киберзмея увидела чужака и зашипела на него. Внешне она почти ничем не отличалась от своего живого оригинала, но движения ее были менее грациозны – всего лишь механика. Киберзмея снова зашипела, сделала выпад, пытаясь прокусить высокие ботинки чужака. Яд заструился по черной коже. Бирс достал из кобуры кольт, прицелился, нажал на курок. Громыхнул выстрел. Пуля рассекла змею надвое, выбила сноп искр. Механические внутренности змеи вывалились наружу. Черная жижа растеклась маслянистым пятном. Бирс отвернулся раньше, чем конвульсии киберзмеи стихли. Он достал из машины походную сумку и пошел прочь.
День клонился к вечеру, но Бирс не боялся провести ночь под открытым небом. В этом краю не было хищников: ни живых, ни кибернетических. А людей Бирс не боялся. Страх притупился очень, когда он подростком работал военным фотокорреспондентом. Эта работа принесла ему славу и признание, научила не бояться людей. Научила не бояться смерти, потому что, когда она на самом деле придет, никто уже не сможет сбежать от нее. Бирс видел это на полях сражений. И если надежда могла обмануть глаза, то от объектива камеры ей было не спрятаться – фотографии запечатлевали смерть, и Бирс мог поспорить с кем угодно, что в той войне была убита последняя надежда, остававшаяся у человечества. Надежда на спасение.
Когда началась ночь, Бирс сделал привал. Он находился на горном перевале. Небо было звездным и чистым. Бирс поужинал синтетическим вяленым мясом, запив его таким же синтетическим разбавленным спиртом, чтобы не замерзнуть ночью.
Сон пришел почти сразу. Сон, в котором умер весь мир и не смог поместиться на хрупком небе. Небо треснуло, и миру пришлось вернуться. Жизни полетели вниз. Бирс чувствовал это падение. Ветер свистел в ушах, слепил глаза. Затем был страшный удар, заставивший его открыть глаза, проснуться.
Ночь только начиналась, но Бирс больше не хотел спать. Черный город за перевалом, куда он шел, ожил, засветился. Сейчас он напоминал черный уголь антрацит, в котором нет благородства драгоценных камней, но в темноте он может сверкать и искриться, отражая свет.
Бирс долго наблюдал за жизнью этого далекого города, затем поднялся на ноги, собрал свои вещи и вышел на дорогу, идущую вниз.
Колдуна зовут Хунган. Он танцует в такт бьющих барабанов, рисует круг возле магического шеста в центре хижины-хунфор. Собравшиеся люди молчат. На женщинах надеты белые платья, на мужчинах костюмы. В хижине душно, и по черным лицам собравшихся людей катятся крупные капли пота.
– Папа Легба, отвори ворота, – затягивает нараспев Хунган. – Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти. Отвори ворота, чтобы я смог возблагодарить лоа… – его голос четкий и громкий, как и бой барабанов.