Сегодня, 6 октября, была в Театральной библиотеке на встрече редакции журнала «Театр» с читателями и работниками библиотеки. Среди выступавших оказался Б. Львов — Анохин, который сказал, что ведет дневник, куда записывает все, и в частности впечатления от встреч и обсуждений у руководства[1].
Вот тут-то мне и пришла мысль, что я тоже должна вести дневник (так сказать, с другой стороны «баррикады»), без всяких рассуждений, просто день за днем записывать одни факты и разговоры в «родном» Управлении театров.
Ну, как говорит Тарелкин в пьесе Сухово — Кобылина, от теории перехожу к практике.
6 октября
Итак, 6 октября. Пришла в 9 утра. В нашей комнате Н. Шумов (начальник Отдела по контролю за текущим репертуаром), В. Кудрявцев (его заместитель) и В. Будорагин (инспектор по театрам Украины и Молдавии) изучают газеты. Я тоже проглядела «Советскую культуру». Будорагин стал рассказывать о вчерашней лекции по международному положению. О том, что Мао — дзе — Дун совсем болен, что в Китае борются две группировки. Кудрявцев вспомнил про Вьетнам, что лектор мельком дал понять, будто американцы давно бы заключили мир, во всяком случае они готовы к переговорам, а Вьетнам, подстрекаемый Китаем, этого не хочет. Будорагин с ним не согласился, поскольку в наших газетах этого не читал. Я сказала, что газетам не верю, и, так как тема приобретала острый оборот, Шумов счел нужным прервать нашу беседу и, извинившись, перевел разговор на другую тему.
Я стала писать справку о репертуарных планах московских театров, пытаясь изложить дело как можно мягче, не ругать театры, но и отметить какие-то недостатки, чтобы и начальство удовлетворилось. Потом позвонила в Театр Маяковского, якобы лишь с целью попросить принять в субботу на «Грозу» главного режиссера японского театра «Кабуки» Уно Дзюкити, а сама только и думала о том, как, не привлекая внимания, узнать, как дела со «Смертью Тарелкина». Узнала, что премьера вроде будет в субботу на Малой сцене[2]. Потом позвонила в Кремлевский театр[3], договорилась о японце и о болгарках, потом — в Театр Вахтангова о японце и отправилась в Министерство культуры РСФСР на совещание по репертуару.
Заседание началось в 13 часов. Ненавистный мне Шкодин (и. о. начальника Управления театров) плел всякую чепуху, а Афанасьев (главный редактор Репертуарной коллегии) зачитал рекомендательный список пьес.
Вернулась в Управление. За время моего отсутствия Шумов ходил на улицу Куйбышева[4] к помощнику Министра и помогал доделывать материал для Монголии и Японии, куда завтра уезжает Фурцева, Кудрявцев ходил на заседание Выставкома по театральной выставке, которая будет в Манеже. В 18 часов я пошла в Театральную библиотеку.
В 1966 году меня хватило всего на одну предыдущую запись.
26 июня
Утром позвонил П. Фоменко, вернувшийся из Польши. Сказал, что видел моего друга — польского поэта и драматурга Тымотеуша Карповича, с которым я познакомилась на Первом фестивале польской драматургии в Москве в мае 1965 года. Вечером зашел, рассказал как, что. Из дальнейшей беседы больше всего запомнились слова, что Товстоногов — мещанский режиссер, так как ставит спектакли в 4-х стенах. Публика радуется или негодует, но происходящее на сцене к ней отношения не имеет, ее это не затрагивает.
17 сентября
Утром была в «Современнике» на «Декабристах». Впечатление странное — чего-то несерьезного, дилетантского, непрофессионального. Да, понятен благородный замысел — против насилия, против власти диктатора, против глупости, предательства, подлости, приспособленчества, лизоблюдства и прочих пороков времени. Но это настолько антиисторично, что получается и несерьезно. Ну какой Табаков Рылеев? Так, хмурящийся мальчик. Да и сам Ефремов — царь приблизительный. Говорить об историчности, портретном сходстве, не внешнем, а по характеру — не приходится. Ну это, в сущности, идет от пьесы, а театр лишь усугубляет.
Вечером позвонил Борис Владимирович Алперс. Он только что вернулся с «Доходного места» в постановке Захарова из Театра Сатиры. Сказал, что если подходить с позиций большого искусства, то ему не понравилось. Не принцип, а его воплощение, воплощено недостаточно культурно, слишком агитационно. В принципе близко к Любимову. Конечно, он не против того, чтобы хоть так что-то говорилось. Но с позиций искусства это осовременивание слишком лобово. У Мейерхольда все было тоньше (конечно, о степени дарования говорить не приходится, но все равно). Его устраивает такое современное прочтение классики — как у Остужева в «Отелло», у Лоренса Оливье в «Отелло» — абсолютно исторично и в то же время остросовременно. Если же сравнивать «Доходное место» с «Ревизором» Кедрова, то к этим постановкам у него отношение, пожалуй, одинаковое, а может, трюкачество (балаган) в «Ревизоре» даже более благонамеренно, а потому хуже. Если же сравнивать с «Вишневым садом» Кнебель, то «Доходное место» интереснее, хотя бы потому, что здесь больше темперамента. Из актерских работ, в сущности, ему по-настоящему не понравился никто. Ну, хорошая внешность у Миронова в роли Жадова, но образа нет. Задавлен замыслом режиссера Папанов — Юсов, и сцена в трактире, где он ползает по полу, а Белогубов на него кричит, — ужасна. Режиссер, переосмысливая одни образы (Белогубов очень усилен), не замечает, как ломает другие (Юсов). Девочки приятные, больше Полина (Защипина), традиционна Кукушкина (Пельтцер), по существу, кукла — Вышневский (Менглет), но он таков и у Островского. А в общем, все очень рвано — кусочки, кусочки. Есть, конечно, и интересные места, но уж очень много мельтешенья. Интересно придумано с вращающимися комнатами, но этого так много, что голова кружится. Понравился финал с обращением в зрительный зал. Конечно, пусть хоть так что-то говорится, ведь в советской пьесе этого не дадут сказать. Разумеется, все это претензии по большому счету, а так, в отношении принципа решения спектакля, он ничего против не имеет. Тодрии (театровед) понравилось еще меньше. Головашенко (театровед), наоборот, очень понравилось. На спектакле еще были Ю. Завадский, М. Кнебель, Е. Симонов.
