Предобеденный моцион, совершаемый отставным полковником полиции Фридрихом Краузе, был сродни его же манере посасывать во время чтения газет древнюю трубку из корня эрики: трубка давно не разжигалась, ибо доктор Шварц запретил полковнику курить, но без зажатого в зубах мундштука оказалось невозможно предаваться размышлениям о политике и о погоде. «Привычка — вторая натура», — отмечал полковник, устроившись в любимом кресле у камина и готовясь извлекать из пустой трубки противный, но уютный присвист. «По привычке живётся, а отвыкнешь — помрёшь!» — старчески вздыхал он, выходя в полдень из дома. Он много лет брал обеды в кухмистерской «Холодная утка», и когда та закрылась, обнаружил, что без ежедневного терренкура у него пропадает аппетит, а то и случается несварение.
Потомственный владелец кухмистерской Август Акерман, дядюшка Айнтопф, как все звали его, три года назад отбыл на курорт поправлять пошатнувшееся здоровье и с тех пор не подавал о себе никаких вестей. Такое исчезновение, впрочем, было вполне в духе этого авантюриста, который когда-то в Бразилии выпытывал способ приготовления ямбалайи, на Гаити учился делать пунш с тропическими фруктами, а в Эквадоре раскрывал секреты цыплёнка по-пиратски: поводов для тревоги нет, говорил себе полковник, дядюшка Айнтопф просто вспомнил свою морскую молодость и захотел обогнуть глобус ещё пару раз.
Будучи сыном кухмистера и внуком кухмистера, Август с детства понимал, что и его жизнь рано или поздно окажется прочно связанной с семейным бизнесом, поэтому однажды твёрдо решил: прежде чем надеть колпак шеф-повара и занять место отца он как следует посмотрит на мир, находящийся за стенами кухни, дабы было что вспоминать, целыми днями стоя у плиты. Вот почему едва достигнув совершеннолетия он сбежал из дома и нанялся в торговый флот.
Дядюшка Айнтопф с большой охотой расписывал пережитые на коммерческих судах приключения — в основном сугубо броматологического характера. «Капитан либерийского сухогруза, на котором я как-то ходил, был страшный лакомка, — так начинал кухмистер одну из своих историй. — Он прямо-таки поселился на камбузе, постоянно пробуя мою стряпню, и к обеду успевал так напробоваться, что за столом в него уже ничего не лезло. Я же, как вам известно, был весьма любознательным коком, и в каждом порту записывал десятки рецептов кушаний из местных даров земли и моря. Эти кушанья я сперва, разумеется, испытывал на себе, но мой капитан и тут урывал свою долю. И вот однажды не успел он донести ложку до рта, как вдруг покрылся красными пятнами и стал задыхаться — у бедняги обнаружилась жуткая аллергия то ли на жаботикабу, то ли на тамарилло, не помню точно. Его откачали, и после этого инцидента он, к счастью, перестал появляться в моих владениях... А вот живот у него не болел никогда, что бы он ни сожрал!.. Между прочим, — добавлял дядюшка Айнтопф, потягивая лимонный крюшон, который он ласково называл «лимонадиком», — я собираюсь когда-нибудь переработать все мои записи и воспоминания в поваренную книгу — о, это будет бестселлер!..»
Почти двадцать лет беглый Август провёл на борту лайнеров и трампов, исправно посылая родителям деньги, открытки и сувениры. Письмо от матери, сообщающее о смерти отца, настигло его у берегов Ямайки. Покорившись предначертанной судьбе, он вернулся домой, женился на молоденькой Марте Гермелин, завоевав девичье сердце морскими историями и экзотическими ужинами, и не без материальной помощи её родителей превратил унаследованного «Золотого гуся» из захиревшей забегаловки в маленький симпатичный ресторан, переименованный в честь любимого напитка.
Расходы на дизайн и ремонт окупились весьма скоро — еда в «Холодной утке» быстро стала знаменита изумительным вкусом, высокой питательностью, низкой ценой и замечательным разнообразием. Это привлекало не только местных жителей: иностранные туристы, заглянувшие к Августу, чувствовали себя как дома. Для венгров готовился гуляш, паприкаш или перкельт из телятины, для японцев — темпура или яйца «Окинава», а турки, коих в городе становилось год от года всё больше, могли обнаружить в многопищном меню не только десятки сортов кебаба, пилава и прочей восточной снеди, уже давно утратившей национальность, но и натуральное alaturka yemeği[1] с названием вроде «Рваный тюрбан», «Имам упал в обморок», «Это нравится султану», «Палец визиря» или «Женское бёдрышко».
Однако прозвище Августу заслужили вовсе не чужеземные кушанья, а дежурные блюда кухмистерской — густые супы, как бы первое и второе в одном горшочке: егер-айнтопф (мясо с овощами по-охотничьи), цюрхер-айнтопф (мясо с овощами по-цюрихски), линсен-айнтопф (чечевичное рагу), эрбсенсуппе (гороховая похлёбка), пихельштайнер, названный так в честь баварской горы, кассельское брашно «тряпьё и блохи» и вкуснейшее яство с совсем уж гадким названием «моппелькоцe», то есть «собачкина рвота». Эти блюда, по мнению консервативных в еде бюргеров, удавались кухмистеру особенно хорошо.
Но сам он любил не только немецкую пищу. Айнтопф восторгался французской кухней (за исключением nouvelle cuisine
