«Мы так жили», — вот что я хочу сказать читателям этой книги.
В нашем районе разбито много больших и маленьких парков с красивыми названиями, есть даже парк, который называют самым большим в нашей стране. Но моим любимым местом, чей образ я всегда хранила в душе, была невысокая безымянная гора, которую, честно говоря, и парком-то назвать было нельзя.
Всегда было приятно смотреть, как эта поросшая деревьями гора каждый сезон меняла свое одеяние, словно половинка скорлупки каштана. Когда мне просто хотелось погулять в одиночестве, я поднималась на гору и доходила через лес до вершины, с которой открывался вид на все окрестности. Это было удовольствие, незнакомое, наверное, никому другому. Большие парки, где даже прогулочные дорожки покрыты асфальтом, и известные туристам горы находились слишком далеко, так что в моем уединенном месте не часто можно было кого-то встретить.
В последнее время я редко поднимаюсь на гору — один или два раза в год, но и тогда я чувствую, что она стала слишком высокой для меня. Теперь у меня нет сил, чтобы принять ее вызов. Возможно, я всем сердцем люблю это место потому, что здесь еще сохранилась дикая природа. Идти пешком до горы далеко, но весной, когда мне случалось проезжать мимо по делам, я всегда смотрела на гору и мысленно здоровалась с ней, восхищаясь ее менявшейся день ото дня красотой.
Однажды я увидела, как «мою» гору разравнивают бульдозером. Неужели нельзя было выбрать другое место для стройки? В тот момент я разозлилась и расстроилась, потому что люди уничтожали «мою» гору, а у меня не было сил защитить ее. Но я усмирила свой гнев, вспомнив, что на месте моего дома в свое время выращивали рис и овощи.
К счастью, гору не сровняли с землей, но ее изуродовали, разровняв и подрезав склоны. Гора превратилась в небольшую возвышенность с ровным основанием и прямыми линиями склонов, стянутых по периметру цементными лестницами. Когда я поинтересовалась, зачем это было нужно, то узнала, что по просьбе местных жителей там возвели комплекс спортивных сооружений, где можно было в свое удовольствие заниматься спортом.
«А как же гора? Неужели обязательно было так поступать? Неужели нельзя было выбрать другое место?» — спрашивала я местных жителей, но все только разводили руками.
Встречались и те, кто не подозревал, что раньше там была гора. Когда я спрашивала: «Как вы могли позволить исчезнуть такой красоте?» — они отвечали: «Почему вы так переживаете? Всем ведь все равно».
Теперь я знаю, что сила забвения намного страшнее, чем сила бульдозера. К сожалению, мир меняется, люди стали чаще забывать. В последнее время у меня тоже бывают минуты, когда я начинаю сомневаться: «Действительно ли была та гора?» А ведь с того времени, как она исчезла, прошло всего лишь полгода.
Чудовище, затянутое цементным поясом, стоит крепко, словно собралось простоять миллионы лет, а заживо похороненные под ним корни трав и семена полевых цветов уже никогда не смогут прорасти — ни в эту весну, ни в следующую, никогда.
Если развернуть мою жизнь, как полотно, конечно, в него будет вплетено многое из моей личной жизни, но из-за жестких, некрасивых узлов истории, наверное, я не смогла вышить все желаемые узоры. Естественно, любой, кто жил в те времена, знает, о каких узлах я говорю, и все же, невзирая на стыд, я поделюсь воспоминаниями, ведь они являются основанием нашего прекрасного настоящего.
«Мы так жили» — вот что мне хочется сказать читателям.
Глядя на современный мир и процветающее общество, я, с болью и грустью в душе обращаюсь к прошлому, и вижу, как слепнут мои глаза, не успевая за быстро меняющимся миром, вижу, как растет сила забвения. Мое сердце сжималось, когда я спрашивала себя: «А есть ли смысл в том, что я делаю?» Иногда я думаю: «А действительно ли было то суровое время? Не обманывает ли меня память?»
Ноябрь, 1995 год.
Пак Вансо
1
Я ВИДЕЛА СОН, БОЛЬШЕ Я НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ СНЫ
1
В комнате, примыкавшей к кухне, олькхе[1] меняла повязку на огнестрельной ране брата. Его икры стали совсем тонкими, будто усохли, но рана все еще была глубокой, она никак не заживала. Казалось, что спутанный марлевый бинт шириной примерно в сантиметр, который олькхе вытягивала из раны, никогда не закончится. Когда олькхе начала заталкивать в рану новую марлю, мне почудилось, что разорванная плоть превратилась в страшный кровавый рот, пожирающий бесконечный бинт. Возможно, брат видел то же, что и я. Только в кошмарах могла существовать такая невыносимая боль. Видеть все это было настолько тяжело, что я не могла избавиться от мысли: «Лучше бы пуля прошла через сердце», от этого меня лихорадило.
— Что-нибудь видно на улице? — тихо спросил брат.
Я ответила, что на улице пусто, и добавила:
— Наверное, здесь осталась только наша семья. На улице никого не видно. Сеул опустел, но не похоже, чтобы армия северян[2] вошла в город.
— Не может этого быть, — немного раздраженно ответил брат и, видимо, не удовлетворенный моим ответом, повернувшись к жене, сказал:
— Сходите, посмотрите вы.
Олькхе завернула использованный бинт в газету и отложила сверток в сторону, он был липким от мази и ржавого цвета от крови. Из-за нетерпеливого беспокойства брата время тянулось невыносимо долго. Наконец она вернулась и произнесла странные слова: