Девчонки

Майским прохладным вечером Лизавета Мокрушина возвращалась со свинофермы домой. Шла не торопясь, выбирая сухие места, аккуратно обходила мутные лужи в выбоинах дороги. Возле небольшой избы с посеревшими от времени стенами замедлила шаги, бездумно заглянула в окна.

Здесь жила вдова, доярка Мария Трофимовна Потапова. Два года назад пришло в эту семью несчастье: скоропостижно умер хозяин дома, шофер колхоза Григорий Потапов. Жена осталась с двумя ребятами: одиннадцатилетней Нюрой и месячным Ваняткой.

А годом позднее схоронила мужа, измученного тяжелой и долгой болезнью, Лизавета Мокрушина. И, видно, это горе сроднило двух женщин, совершенно разных по характеру: тихую, серьезную Марию Трофимовну и недобрую, насмешливую Лизавету.

Пожалуй, на селе это был единственный дом, куда Мокрушина могла войти в любое время: Мария Трофимовна по мягкости своей находила оправдание резким поступкам Лизаветы, не судила ее так строго, как другие сельчане.

— Баба молодая, горячая, обомнется еще, — говорила она людям. — Рано овдовела, сердце-то и затвердеть могло.

— Почему же у тебя оно не затвердело? — возражали ей.

Женщина пожимала сухонькими плечами:

— У меня и возраст не тот. Чего сравнивать?

Посмотрев в окно, Лизавета увидела: Мария Трофимовна стоит возле печки с подойником в руках и что-то горячо выговаривает дочери Нюре, и вроде бы даже плачет, вытирает глаза передником. Нюра сидит на табуретке, опустив темноволосую голову, крепко зажав меж коленками ладони. Вот она подняла лицо, отвечая матери, и Лизавета отступила в сторону.

Эта женщина была еще и очень любопытной.

«Что стряслось у них?» — заинтересовалась она и решила войти в избу, разведать обо всем.

Потоптавшись с минуту возле калитки, бесшумно открыла ее, прошла по деревянному настилу и, мягко ступая резиновыми сапогами, поднялась на крыльцо.

Двери в избу были приоткрыты.

— Да разве я столько в сторожах-то заработаю? Ты хоть думай, что говоришь! — сразу услышала Лизавета голос хозяйки и притихла в сенях…

— Тебе к зиме надо новую форму справить, и валенки опять же прохудились, — продолжала Мария Трофимовна. — А коров-то мне легко ли передавать в чужие руки? — воскликнула горестно.

«Снимают ее с доярок, видать? С чего бы?..» — удивилась Мокрушина.

— Я лета не дождусь, измучилась с Ваняткой. Калистратовна до июня нянчиться с ним согласилась. А там бы ты подоспела.

— На ночь-то она его может брать. Он ведь спать будет, — возразила Нюра.

— Так ты, значит, определила меня в сторожа — и делу конец? Не бывать этому!

Подойник брякнул у самых дверей, и Лизавета, испугавшись, что ее застанут врасплох, быстро вошла в избу.

Мария Трофимовна хмурым кивком ответила на приветствие, а Нюра занялась двухгодовалым Ваняткой.

Лизавета без приглашения села у порога на табуретку, оправила юбку.

— Дай, думаю, зайду к Трофимовне. Нитки у меня тридцатый номер кончились. Последний тюрячок исшила, а сельпо закрыто уже. Коврик охота сегодня доделать.

Хозяйка молча переливала молоко из подойника в кринку, видно, только что подоила корову.

— Не знаю, есть ли у меня такие, — проговорила она. — Взгляни вон в коробочке, Нюра.

Нюра взяла с окошка маленькую шкатулку, оклеенную ромбиками из соломки, порылась в ней.

— Тут сороковой номер только.

А Лизавета соображала, о чем бы еще поговорить.

— Что-то у моей коровы один сосок загрубел, — придумала она, уверенная, что уж на это-то доярка обязательно откликнется.

Мария Трофимовна насухо вытерла подойник, поставила на шесток кверху дном.

— Не додаиваешь, значит, до конца, — сказала осуждающе. — Так и корову испортить можно.

— Как быть-то, присоветуешь? — спросила Мокрушина, обрадовавшись, что разговор наладился.

— Растирать теперь с маслом надо, массаж соску делать. Сегодня же начинай.

Наступило молчание. Все спрошено, все отвечено. Вроде и уходить надо.

А Лизавета все сидела, не зная, как подвести разговор к делу. Ничего не придумала, спросила напрямик:

— А что это ты, Трофимовна, смурная какая-то сегодня? Не приболела ли?

Нюра быстро взглянула на мать: еще не вздумала бы про все Мокрушихе рассказать. Только ее здесь и не хватало!

Исподлобья метнула сердитый взгляд на непрошеную гостью.

Ох и хитрющая эта Лизавета! Вьется вокруг людей, когда надо что-нибудь, а сама в два счета может обидеть любого. Дядя Егор-то, наверно, из-за нее захворал да и умер. А после его смерти Мокрушиха Степановну, свекровь свою, из дома родного выжила. Отправила ее к брату дяди Егора будто погостить, та уехала да и с концом! Не приняла ее больше Лизавета.

— Может, на работе что стряслось? — приставала Мокрушина, не получив ответа на первый вопрос.

Мария Трофимовна сказала сухо:

— Все у меня хорошо на работе, чего там может быть?

«Не сказывает, таится…» — досадливо нахмурилась Лизавета и поднялась. Ничего уж, видно, не добиться, уходить надо.

Не успела она подойти к порогу, как дверь широко распахнулась и в избу влетела рослая девчонка. Пробасив что-то вроде «здравствуйте», она обхватила Нюру сильными руками и закружила по комнате:

— Отпустили, отпустили, отпустили! — орала девчонка басом и все трясла и трясла Нюру за плечи.