Той ночью ему приснилась Лорэйда. И Конана, правителя Аквилонии, поразили две вещи: то, что спустя без малого пятьдесят зим он, оказывается, так ясно помнит ее, будто видел только вчера; и — что до сих пор она вызывает у него столь сильные чувства. Странное дело, он ведь так долго вообще не думал о ней, да Лорэйды и в живых-то нет давным-давно: даже могилы не осталось.
Однако и при свете дня Конан все никак не мог избавиться от воспоминаний.
Разумеется, теперь, глядя на себя прежнего с высоты прожитых зим, он вполне сознавал, каким глупым самоуверенным щенком был когда-то. Но в те времена, без всякой определенной цели болтаясь по Хайбории, он ощущал себя почти беспредельно сильным, могущественным и непобедимым — разве что не бессмертным. Сейчас, став королем, великим правителем Аквилонии, он куда чаще испытывал сомнения в правоте того, что делает или собирается совершить. Хотя и был все еще достаточно крепок духом и телом, так что никому из его подданных не пришло бы в голову назвать его стариком.
Но до сих пор он никому, даже своей верной супруге Зенобии, не рассказывал о Лорэйде. Не собирался делать этого и впредь. Та давняя тайна должна была сойти в могилу вместе с ним.
Тайна Лорэйды.
Она была женой лэрда из Ванахейма — как же его звали?.. Кажется, Мантихор, но, может быть, и как-то иначе. А Конана свела с этим злополучным лэрдом не иначе как сама судьба. Ну и, конечно, желание подзаработать, ибо он тогда в числе прочего промышлял и тем, что выступал в качестве турнирного бойца. Лэрд Мантихор устраивал такого рода турниры, пожалуй что, чаще многих иных правителей. Эти схватки непременно бывали особенно кровавыми и должны были обязательно заканчиваться смертью одного из участников. Таково было условие: победитель получал награду, щедрую сверх всякой меры, но проигравшему следовало умереть.
Говорили, будто прежде лэрд предпочитал турнирным забавам псовую и соколиную охоту, проводя в седле большую часть времени. В сопровождении своей верной свиты он точно демон проносился на черном жеребце через селения, на корню вытаптывая посевы и готовый уничтожить любого, по несчастной случайности оказавшегося у него на пути. Полновластный правитель, наводивший ужас на своих подданных, он отдыхал от бешеной скачки в погоне за добычей, лишь когда использовал свое законное право первой ночи, и в любви бывал столь же ненасытен и жесток, как и расправляясь с подстреленной дичью.
Поэтому, если вассалы иных господ только радовались, когда те снисходили до их дочерей и невест, то подданные Мантихора сопровождали каждую новую девушку, отправлявшуюся в замок лэрда, стенаниями и слезами, точно ей предстояло, еще живой, спуститься в преисподнюю. Удостоенные «ласк» правителя, юные женщины, случалось, навсегда лишались возможности иметь детей, а бывало, и умирали вскоре после того, как покидали его ложе.
Случалось и худшее: если очередная жертва господина осмеливалась проявить недостаточную покорность либо как-то иначе разочаровывала его ожидания, лэрд, пресытившись, отдавал ее на расправу своим наиболее приближенным слугам, и уж те, точь-в-точь охочие до падали стервятники, довершали начатое Мантихором.
Так продолжалось более десяти зим, пока порог замка не переступила прекрасная Лорэйда.
Никто толком не знал, откуда она появилась. Сходились лишь в одном: едва ли суровая земля Ванахейма когда-либо порождала подобную красоту. Лорэйда была словно неким нездешним созданием, сошедшей с небес дочерью богов.
Правда, так считали не все. Конану доводилось слышать, что кое-кто испуганным шепотом, озираясь и вздрагивая, осмеливался называть Лорэйду ведьмой. Но в одном подданные Мантихора были едины: она избавила от вечной угрозы остальных девушек, покорив сердце лэрда… если только у него вообще было сердце!
Целую седмицу Лорэйда не покидала его покоев. Слуги были почти уверены, что золотоволосой красавицы уже и в живых-то нет; однако прошло время, и она предстала перед ними невредимой, с торжествующей улыбкой на лице и глазами, сияющими, как самые яркие полночные звезды. А главное, Мантихор в тот же день объявил ее своей законной женой — и более уже не смотрел ни на какую иную женщину. Его взгляд был прикован к одной Лорэйде. Прежний безжалостный охотник верным псом вился возле ее изящных ног, ловил каждое слово, на лету угадывал малейшую прихоть и исполнял прежде, чем его супруга соблаговолила бы разомкнуть уста и вслух высказать свою волю. Поистине, Мантихор был очарован и покорен Лорэйдой, до того, что забросил все прежние свои забавы, собственноручно перестрелял идеально вышколенных собак и выпустил на волю ловчих соколов. Его черный жеребец почти не покидал отныне своего стойла, сам лэрд столь же редко отправлялся за пределы замка, а женихи и отцы могли наконец спать спокойно, не опасаясь за участь своих избранниц и дочерей.
Взамен всем прежним, Лорэйда пожелал нового развлечения: турниров. То есть, разумеется, повеление об их организации исходило от ее супруга-лэрда, однако никто не сомневался, чью волю тот вершит: ведь теперь Лорэйда управляла им столь же искусно, как заезжий комедиант своими раскрашенными куклами, дергая за ниточки и приводя в движение руки и ноги принадлежащих ему тряпичных уродцев. По правде сказать, так Мантихор нынче даже внешне напоминал такую куклу: он быстро постарел и будто высох, как насекомое, прилипшее к паутине и высосанное изнутри восьминогим хищником.
