Дети разбитого зеркала. На восток

Юг Империи.

Берег моря.

На берегу стоит девочка и смотрит в закатное небо. Острижена и одета она так, что посторонний глаз видит лишь растрепанного тощего подростка, воришку или попрошайку. Обычное дело.

Девочка стоит на берегу закатного моря и думает о Князе Тьмы. Мысль появляется неведомо откуда, как золотая монета в рыбьем брюхе: была ли Божья воля на его изгнание из этого мира?

Девочка еще не знает, что эта мысль досталась ей по наследству, и что за ней последуют другие. Она многого не знает. Того, например, что сегодня ей следовало бы праздновать свой тринадцатый день рождения. Но этого пока не знает никто.

Девочка смотрит в закатное море. Оно красиво. Оно обещает. Девочка становится закатным морем. В ее холодной и темной глубине скелеты кораблей и моряков, задумчивые подводные чудовища. Её стеклянную волнистую шкуру гладит жар заходящего солнца. В этом ощущении, полном ласки и прелести, вновь мелькает постороннее: «века не видеть солнца… была ли на то Божья воля?» и теряется до поры где-то во тьме, где скелеты… Её сознание — бескрайняя сверкающая равнина, чей слепящий блеск разбивают черные весла рыбацких лодок, на одной из которых возвращается домой её отец, далекий суровый человек, увозящий с собой часть морского мокрого блеска, остывающего, умирающего.

А там, далеко, таинственные огромные корабли. Бродяги. Ей нравились бродяги. Нравились моряки, бездомные музыканты, торговцы Дороги. Один из бесчисленных костров Дороги одарил её песней, чьей мелодией дышит сейчас её прозрачная зеленая плоть.

Большеротый ехидный молодец с черной повязкой на глазах, что весь вечер развлекал подвыпивших купцов двусмысленными песенками, повернулся тогда к ней, притаившейся чуть поодаль от шумной компании, и сказал, насмешливо улыбаясь:

— А теперь, дочь рыбака, я спою для тебя.

— Ты видишь меня, жулик? Но откуда ты знаешь меня?

— Я не вижу тебя, но знаю. Ты видишь, а толку? Так-то. Ты неважно воспитана, милая, но я не обижусь.

И длинные белые пальцы побежали по струнам.

Песня была осколком какого-то темного древнего предания и прочая публика, разочарованно переглядываясь, пожимала плечами.

А девочку жгло каждое слово, жгло, заглядывая в лицо и требуя узнавания, требуя воспоминаний, которые никогда не жили в её душе.

Слово в слово отпечаталась песня в памяти. Слово в слово, но сквозь одни слова проступали другие, и напевал их другой голос, и звук их сливался с шумом моря и молчанием небес. «Брат мой, мне нет прощенья, ведь правый его не просит…»

Девочка стояла на берегу моря и думала о Князе Тьмы.

Отец Берад часто бывал у монахинь Девы Амерто. Сквозь следы столичного блеска в нем проглядывала простая теплая человечность, и сестры его любили. Больше он почти ни с кем не виделся.

На этот раз его позвали особо.

На морском берегу сестры подобрали полумертвую бродяжку. И печальная находка обернулась странным зловещим знамением, которое грозило бедами многим — и далеко за пределами монастырских стен. Матушка Зоэ надеялась на помощь старого священника.

— Безумствует, пророчествует и говорит страшное, но говорит по-книжному, не как простолюдинка.

— Кто обнаружил её?

— Сестра Люс. Думала, что неживая: кожа и кости, завернутые в тряпье, облетающее, как листья с сухой ветки. Однако ж не только жива, но и бодрствует. С тех пор ни разу не заснула. Мне кажется, боится.

— Одержима?

— Но что тогда за дух взывает в ней к милости Божьей? К слову, она называет себя Саад.

— Вроде бы северное имя.

— Давно не имя больше. Тому уже сто лет. Никто не назовет своего ребенка именем великой грешницы, из-за которой был проклят и разорен целый город. Вы слышали, отец, о Саад из Халлы?

— Её казнили, кажется, как ведьму? Такое и раньше случалось.

Действительно, история нередкая. Дети, очарованные светом луны. Девочки, пустившие в мечты Ангела Хаоса и превращений, наворожившие себе смерть и муку…

— Вы слишком терпимы к исчадиям тьмы.

— Обвинения часто напрасны. Нельзя казнить за врожденное несчастье. Ни разу не слышал, чтобы неопровержимо доказаны были и злая воля, и магическая власть.

— В лице Зоэ что-то дрогнуло.

— Поговорите с ней, отец. Этим утром она объявила: «Позовите ко мне исповедника четвертого принца. Я пришла сюда для него. Время ему возвращать свой долг, да и мне тоже время…»

Старый священник из старой часовни, так она сказала…

Сердце Берада на миг остановилось.

Напрасен был побег в далекую южную провинцию, напрасны годы безвестности и забвения. Все вернулось. Вернулась беда, умножившись многократно.