Конрад АЙКЕН
Conrad Aiken «Bring! Bring!»
Из сборника:
Collected Stories of Conrad Aiken», New York, 1960
ДЕНЬ–ДЕНЬ!
I.
Мисс Рукер снилось, будто она на борту «Сокола» в Мраморной гавани. Доктор Фиш, открывая бутылку шампанского, корчит странные рожи, а его седые усы распушились и совсем укутали нос. Тонкий и высокий доктор Харрис в белом фланелевом костюме стоит у граммофона, что‑то напевает с открытым ртом, комично уставившись на низкий потолок каюты, а правой фланелевой рукой он охватил талию мисс Пейн. Напевая, прижимает её к себе всё сильнее, его лицо темнеет, и мисс Пейн вскрикивает. Пробка выстрелила с громким хлопком, пена залила салфетку. Мисс Рукер протянула бокал, и большущий клок пены упал спереди ей на юбку, её белую парусиновую юбку с разрезом донизу и большими перламутровыми пуговицами.
— Что вы наделали, доктор Харрингтон! — вскрикивает она.
Доктор Фиш тянется рукой вниз, чтобы убрать пену, и она застывает в восторге и ужасе, когда он вместо этого начинает расстёгивать на ней пуговицы, приближаясь усатым лицом с натянутой улыбкой. Она без одежды, а он трогает её колено. Доктор Харрингтон поёт громче, мисс Пейн пищит громче, граммофон воет и хрипит, а доктор Фиш откупоривает одну бутылку за другой: хлоп! хлоп! хлоп! Она сидит на корме шлюпки, опустив руку в воду темной гавани; быстро гребут прочь от яхты. Доктор Харрингтон, подвыпив, ведёт машину лихо, кидает из стороны в сторону по бульвару, мисс Рукер и доктор Фиш падают друг на друга; он ущипнул ей бок. Она опаздывает — нет, они опаздывают: вернутся далеко заполночь. Небо уже светлеет. Запели птицы. Воробей, очень большой, небывало большой воробей, открыл широкий клюв и засвистел в окно: «День! День! День! День! День!»
Тут она проснулась. Воробей звонко чирикал на дикой вишне за окном. Она в Даксбери. Жаркое летнее утро. Её наняли сиделкой к больной — миссис Олдкирк. Миссис Олдкирк, наверно, уже встала и, наверно, хочет, чтобы она принесла ей чашку горячего молока. Может быть, миссис Олдкирк её звала? Она прислушалась. Нет. Лишь воробьи да сверчки. Но всё равно пора вставать. Откуда же эти сны о докторе Харрингтоне и докторе Фише, когда столько воды утекло? Уже пять лет. Может быть, потому что мистер Олдкирк напомнил ей Фиша?
Причёсываясь перед зеркалом, она вгляделась в свои карие глаза с черными зрачками, и ей стало грустно. Неплохо — даже очень хорошенькая. Она тихонько запела: так, чтобы не потревожить миссис Олдкирк в соседней комнате: «Я сказал им, как ты хороша, но никто не поверил, не поверил никто…» Как восхитительно: прохладная ванна в жаркое утро, как это. Как приятно будет сегодня искупаться: прилив в полдень. Мистер Олдкирк и мисс Лейвери, наверно, тоже пойдут… Мисс Лейвери — кузина миссис Олдкирк… Такие бессовестные! Делают вид, что «ведут дела» в доме миссис Олдкирк! Куда только эти дела заведут? А мистер Олдкирк очень приятный мужчина. Ей нравятся его резкие голубые глаза, с насмешкой. «Я сказал им, как ты хороша…»
Миссис Олдкирк уже проснулась. Она сцепила пальцы на затылке под заплетёнными волосами, выставив вперёд белые локти.
— Доброе утро, мисс Рукер.
— Доброе утро, миссис Олдкирк. Как вам спалось?
— Очень жарко, даже без простыни… Лёд в лимонаде растаял. Такой противный вкус.
— Вам на завтрак горячее молоко, как всегда?
— Ну, да… А который час, миссис Рукер?
— Только полвосьмого.
Мисс Рукер прошла через переднюю и спустилась по лестнице. Все окна в доме распахнуты. Морской ветер чуть слышно поёт в оконных сетках, принося запахи моря и запахи сосен, а горячее утро, словно как клетка, полная птиц. «День–день!» — прозвенел воробей — сон в руку — и вот она несёт горячее молоко в горячее утро ленивой даме с нервами (а, впрочем, хорошенькой), ничуть не больше больной, чем она сама. Почему она так любит валяться в постели? Зачем ей сиделка? Служанка справилась бы ничуть не хуже — никакой нужды в медицинских знаниях. Какая‑то она странная. Что‑то здесь не так. А мисс Лейвери и мистер Олдкирк каждый раз остаются беседовать заполночь и говорят, говорят без конца! Хильда с бледным заспанным лицом, распатланная, разжигала плиту на кухне. Зеленые занавеси всё ещё были опущены, казалось, что вы внутри аквариума. Дубовый пол выскоблен добела, как кость.
— Доброе утро, Хильда — как вчера танцы?
— Чудно… Ох, совсем уже утро, а я так спать хочу!
— На тебе написано. Смотри, подурнеешь.
— Отвяжись.
Огонь начал потрескивать в плите. Медленные сизые завитки дыма сочились сквозь крышки. Мисс Рукер пошла к ледяному шкафу, достала бутылку молока. Держа её за горлышко, вернулась наверх. По дороге она увидела, что Мери уже накрывает на стол, тоже бледная и сонная — тоже с танцев. «Я сказал им, как ты хороша…» Она перелила молоко с пленкой сливок в алюминиевую кастрюльку и зажгла спиртовку. Потом подошла к окну и стала смотреть на чаек, круживших над осохшим илом. Рядами сидели тюлени. На пляже, совсем рукой подать, валялась на сером тюфяке водорослей окаймлённая свежей морской травой плоскодонка мистера Олдкирка.
Пока она напоила больную горячим молоком, вымыла ей лицо и руки (красивые, вялые и нежные) холодной водой, причесала, прошло уже ползавтрака… Мистер Олдкирк, опёршись на локоть, рассматривал мисс Лейвери иронично и напряженно. Замороженный грейпфрут.
