Сначала Зиновьев подумал, что попал в сауну, — сам голый и его собеседник, персона весьма значительная, тоже гол как сокол, да вдобавок еще пар облаком, но в сауну Зиновьев ходил по средам, сегодня же пока вторник, следовательно… И тут все четче стала проявляться обстановка, притом занятная — оказывается, не пар, а облако самое настоящее, небесное, и собеседник его не сидит, а восседает за столом наподобие канцелярского, только тумбы его зиждятся не на полу, а все на том же облаке, синем и посередине густом, а по краям с белой опушкой. Собеседник его — хотя он еще ни слова не сказал Зиновьеву, но беседа предполагалась — не молод, а скорее стар и даже весьма стар, плешив, вокруг голого черепа белые завитки волос и от них сияние вроде нимба, либо на самом деле нимб, одним словом, модель из забытого прошлого. Старец голый и притом бестелесный, всего лишь очерченный, но четко и убедительно; за розовой его плешью синела бездна со звездами крупными и яркими, как в театре на детском празднике.
Осмотрясь и несколько освоясь, Зиновьев понял, что за персона перед ним, однако не слишком-то испугался, он привык общаться в сауне с большим начальством, так что колени его не стукались друг о дружку. С удивлением и здоровым любопытством Зиновьев продолжал рассматривать обстановку, хотя ничего предметного ему не виделось, одни очертания, намеки, а не сами предметы, к примеру, стол — нет на нем бумаг, авторучек, карандашей, календаря и прочего обильного канцелярского хлама, но в то же время все это предполагается, что захочешь, то и увидишь, не стол, а образ стола, притом не обеденного, а явно делового, министерского, по меньшей мере, и на нем телефоны, опять же образы их справа и слева, легкие такие глыбы минералов или кристаллов, рубиновый, видимо, вселенский, белый — вроде бы местный, а бирюзовый, надо полагать, сугубо личный, интимный,— все честь по чести и взывает к почтительности.
— Здравствуйте, — сказал Зиновьев негромко, но голос его словно вырвался из утробы и понесся вдаль, пока не затих в космическом далеке.
Старец на приветствие не ответил, будто оно булькнуло мимо его ушей. Полагалось, видимо, как-то иначе утвердить здесь свое присутствие, или попросту стоять и ждать, когда на тебя изволят обратить внимание. За спиной старца висели плакаты, опять же образы их размытые, Зиновьев узнал Кукрыниксов, еще что-то сугубо антирелигиозное, формулу «Религия — опиум для народа», а ниже ее кусок старой не то афиши, не то прокламации с ятями еще, он различил две строки: «Кишкой последнего попа последнего царя удавим», одним словом, многолетняя атеистическая графика представлена была здесь довольно полно, листы висели один над другим, чешуей, и уходили вдаль, закругляясь по небесной сфере и даже образуя для нее крылышки. Старец шевельнулся в кресле, глаза его стали требовательными — говори, мол, чего стоишь аки пень. На приветствие он не ответил, понятно стало, он спесив и плохо воспитан, а с такими Зиновьев держался тоже по-наглому, он был не робкого десятка да к тому же и с чувством юмора.
— Вызывали на ковер?
Старец захлопал глазами, видимо, не понимая современного оборота, надо ему бухнуть что-нибудь по-церковнославянски. Зиновьев порылся в памяти и нашел кое-какую архаику из деревенской прозы.
— Призывали, вот я и явиться изволил. Не знаю токмо зачем? — Надо было сказать «пошто».
Тут пропел петух совсем где-то рядом, Зиновьев невольно глянул по сторонам, но петуха не увидел. Старец тоже оживился от петушиного крика и сказал довольно-таки простецки, тенором сельского балагура:
— Профилактика тебе нужна, милок, самое время!
«Что еще за профилактика? — подумал Зиновьев. — Я же пока не «Жигули».
— Вижу-вижу, сердешный, не «Жигули», за слепого меня не считай.
Зиновьев вроде бы не давал старцу повода для столь фамильярного обращения и решил осадить его:
— Коли видишь, так говори, нечего в молчанку играть. «Профила-актика», — передразнил он. — Лучше анекдот какой-нибудь расскажи, только без этой самой. — Зиновьев показал пальцами на его длинную бороду.
— Ты мне не тычь, я с тобой свиней не пас, — припечатал старец внушительно, хотя и без особого пока раздражения.
С Зиновьевым давно уже так не говорили, со времен школьной скамьи, и он возмутился:
— Да знаете ли вы меня хотя бы в общих чертах? Вы, может, не того вызвали, кого надо. — Бывают проколы и на высшем уровне, влепят выговор невиновному, а виновного на повышение.
— Ты Зиновьев Борис Зиновьевич, от рождества Христова одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года рождения, беспартийный, женатый, по образованию врач, состоишь в должности заведующего отделением родильного дома номер три, имеешь нагрудный знак «Отличник здравоохранения», — все правильно?
— Допустим, — несколько упавшим от его осведомленности голосом сказал Зиновьев. Когда о тебе слишком много знают, это не всегда не радует.
— Ну а меня ты узнал сразу, — уверенно сказал старец. — Или хочешь сказать, что нет?
— Догадываюсь. Кстати, вы не упомянули одну деталь, весьма существенную.
— Какую же? — глумливо спросил старец, уверенный в своем всезнании.