Коля Булкин ехал отдавать долг Родине. Автобус, дымя и попёрдывая, оставил позади Колин родной поселок, Колину любимую девушку и Колино детство. На краевом сборном пункте Коля провёл почти неделю, пока «покупатель» не забрал его в часть.
Первый месяц армейской жизни Коле показался адом. Подъем, отбой, в туалет по команде, зарядка, "форма одежды два — голый торс", еда, которой Колина мама постеснялась бы кормить свиней, — все это настолько отличалось от привычной гражданской расслабленной жизни, что Коля затосковал не на шутку. Масла в огонь подбавляли сержанты, с первого дня окрестившие Колю «Булкой». После того, как Коля, подергиваясь, сумел подтянуться только полтора раза, Булкой его стали звать все, кроме, пожалуй, офицеров.
Дедовщины, к которой Коля готовился и которой боялся до дрожи в коленях, на удивление — не было. Впрочем, с «дедами» молодые солдаты практически и не общались — КМБ, курс молодого бойца, карантин. Молодые жили в отдельной казарме, питались в столовой перед всеми остальными подразделениями и ждали присяги. Единственными старослужащими, с которыми общались молодые бойцы, были сержанты учебной роты. Да и какие это старослужащие — на полгода старше призывом. Сержанты пугали: "Вот кончится карантин, распределят по ротам — там и начнется настоящая армия. А это у вас так… Курорт".
Сержанты были правы. Первый месяц в армии, показавшийся Коле адом, оказался раем. Парадизом. Курортом. И дело было даже не в дедовщине, которая, как оказалось, была вполне обычным, и даже терпимым явлением. Дело было в однообразности и монотонности армейской жизни. Подъем, зарядка, завтрак, утренний развод, строевая подготовка или зубрежка уставов, обед, вечерний развод, караул или наряд, ужин, полчаса личного времени, отбой. Дедовщина. Ночной подъем, "упор-лежа-принять-на-раз-руки-согнуты-на-два-разогнуты-раз-два-раз-два-раз-два-полтора-стоим-стоим-стоим-вставай-хлюпик", «джампы» до сорока — "тридцать-пять-тридцать-шесть-тридцать-семь-тридцать-семь-тридцать-семь-тридцать-семь-кто-вякнул? — тридцать-два-тридцать-три". Подъем. На пост. "Ты туалет с умывальником вымыл? Кому ты чешешь? А мне поебать, иди перемывай". Бодрствующая смена. Отбой. Подъем. Зарядка. "Эй, молодняк, караулку мыть, бегом!". Обед. Развод. Ужин. Отбой. Подъем. "Упор лежа принять!". Отбой. Подъем. "Пока располагу не перемоешь, наряд хуй приму". Отбой. Подъем. Отбой. "День прошел! — Ну и хрен с ним! — Завтра новый! — Поебать!". Подъем. Завтрак. Обед. Строевая. Развод. Отбой. "Дембель стал на день короче, спи, старик, спокойной ночи". Отупелая усталость.
Но ничего, втянулся Коля. Перестал в подушку плакать ночами — был такой грех. Окреп. Пятнадцать раз на турнике, после первоначальных полутора, — не шутка. А скучно. А тоскливо. А приехали вербовщики. "Эй, боец, на войну хочешь?". Романтика. Батальоны просят огня. "Кормят как на убой — раз. Спецпаек, доппаек, все дела. Дедовщины нет — два. Сам подумай, у тебя ж автомат в руках. Какому деду охота пулю в спину поймать? Деньги платят — три. Здесь у тебя восемнадцать пятьсот в месяц, а там шестьдесят шесть тонн в день, прикинь, боец! На дембель машину купишь! Кстати, и дембель раньше — четыре. День за три, сечешь?". Секу, товарищ капитан.
Комбат, подполковник Дымко. "Пошел ты нахрен со своим рапортом, дэбил! Я тебя на картошке сгною! Я тебе, блядь, здесь Чечню устрою! Что, три мушкетера в жопе заворочались?". Заворочались. Второй рапорт — на. "Капитан, какого хрена ты мне здесь воду мутишь?". "Разнарядка у меня, комбат. Сам знаешь, не маленький". Третий рапорт — на. "Пошел нахрен. Горбатого могила исправит". Не возражаю — Дымко.
Поезд, моргая фарами, подтащил кишку вагонов, до отказа набитую пассажирской требухой, к перрону Н-ска. Сопровождающий капитан, сильно болея с похмелья, скомандовал: "Где-то у выхода нас должна ждать машина. Вперед, хлопцы", и хлопцы в количестве неполного взвода побрели вперед к выходу искать обещанную машину. Как ни странно, машины не обнаружилось. Мороз двадцать пять в минусе, на часах три ноль-ноль. "Машины, видимо, не будет, пошли-ка, хлопцы, пешком, тут недалеко". Пошли пешком. Недалеко. Километров восемь по ночному Н-ску. Хрустя снегом под сапогами, дымя примой и смаргивая морозные слезы с ресниц.
Неделю прожили в Н-ске, ждали полного сбора команды и борт. Взлет. Посадка. Взлет. Посадка. Взлет-посадка-взлет-посадка. Н-ск. Екатеринбург. Нижний Новгород. Минводы. Моздок. Взлет. Посадка. Ханкала. Приехали.
Кормят как на убой — раз. В смысле — все равно убьют, нахрен вас кормить? Коля отстоял очередь к полевой кухне. Шшшшлеп ложку сечки в котелок, скрррряб ее по стенкам. Чтоб казалось — больше, — угрюмо догадался Коля. Хлеб. Булка на дюжину бойцов. Не переедай, родимый.
Дедовщины нет — два. "А мне пофигу, сколько ты отслужил". Табуреткой по башке — хрясь. Сапогом в лицо — хрясь. Дужкой от кровати — по ребрам — хрясь. Разве это дедовщина, сынок? Вот у нас была дедовщина… А это разве дедовщина? Нет, дедушка, это не дедовщина. Это беспредел. Оп-па. Табуреткой по башке — хрясь. Сапогом. Дужкой. В санчасти Коля заявил: «Упал». "С кровати?" — ласково уточнил замполит батальона. "С нее, товарищ старший лейтенант. Хлипкая какая-то". Служи, сынок, как дед служил. Перелом носа и двух ребер. Отдохни с недельку.
