Моему отцу Майклу Пикарди
Мы никогда туда не вернемся, это бесспорно. Прошлое все еще слишком близко к нам. Все, что мы пытались забыть, оставить позади, может вновь пробудиться, и страх, тайное беспокойство, перерастающее постепенно в слепую, не поддающуюся доводам рассудка панику — сейчас, слава богу, утихшую, — может непостижимым образом вновь стать нашим постоянным спутником[1].
Дафна Дюморье. Ребекка
Менабилли был одним из тех домов, где слои времени кажутся местами истончившимися, так что прошлое проглядывает то здесь, то там. В этом доме были комнаты, где многое, по-видимому, совершалось раньше, до того, как ты вошел в них, и, вероятно, будет продолжаться и после того, как незваный гость удалится… Даже днем там иногда возникало отчетливое впечатление, что за тобой наблюдают. Зимой я всегда старалась как можно быстрее забраться в постель, хотя наблюдатели не проявляли никакой недоброжелательности, они просто там были.
Ориель Мале. Дафна Дюморье: Письма из Менабилли
У Бронте, как у многих других писателей, невозможно сказать, где заканчивается вымысел, а где начинаются факты и насколько часто воображение будет создавать вымышленный образ реально жившей личности.
Дафна Дюморье. Зрелые размышления о Брэнуэлле (Труды Общества Бронте)
Менабилли, Корнуолл, июль 1957
Итак, начинаем. С чего же начать? Начнем с начала, каким бы оно ни было. Дафна проснулась рано, до рассвета, когда небо еще не просветлело и было темно-серым, как море у берегов Корнуолла. Начало нового дня, другого дня, как пережить этот новый день? Она слышала, как крысы бегали вдоль стен и на чердаке, она ощущала в груди тяжесть снов прошедшей ночи — кошмары нависли над ней тяжелей, чем небо. Дафна мгновение раздумывала, не остаться ли в постели: натянуть на голову одеяло, принять еще одну таблетку снотворного, а если понадобится, и еще одну, так чтобы белые розы на поблекших обоях скрылись в тумане. Но она заставила себя сесть, выбраться из постели, натянуть одежду. Наступил кризис, и она должна встретить его без страха. Должна быть храброй.
Она мельком взглянула в зеркало на туалетном столике и слегка вздрогнула. Женщина, глядевшая на нее оттуда, была еще красива в свои пятьдесят, но Дафна боялась, что может увидеть в зеркале вовсе не то, что видела сейчас и что вполне могла перенести — красивые черты и морщины, теряющую упругость плоть и седеющие волосы, тени под глазами, — но то, что мелькало в ее снах. Ребекка, ей казалось, что она видела Ребекку, какую-то секунду та пристально глядела на нее, прищурив глаза, растянув в улыбке губы, — призрак из зеркала, вымысел, ставший действительностью, другая женщина, появившаяся в ее спальне прошлой ночью.
— Возьми себя в руки, — произнесла она вслух, вздохнула и повернулась к своей собаке Маусу, шотландскому терьеру, всегда сидевшему рядом, единственному ее компаньону, когда она оставалась в одиночестве и дом пустел, но не замолкал: в Менабилли никогда не воцарялась полная тишина — тихо шептали стены. — Худшее позади, — пробормотала она как молитву: сегодня не могло быть хуже, чем вчера, когда она оставила Томми в лондонской частной клинике; и уж тем более не мог сегодняшний день быть ужаснее позавчерашнего: воспоминания о нем вновь и вновь прокручивались в ее голове, и она никак не могла забыть того, что увидела, приехав в клинику, куда была вызвана из Менабилли.
— Сэру Фредерику нездоровится, — сообщила Дафне по телефону его секретарша, — похоже, что желудок не в порядке, да и нервы разыгрались.
Ее вкрадчивый голос звучал ободряюще: возможно, Томми удалось скрыть худшее от нее и остальных подчиненных — персонала Букингемского дворца. Он всегда старался строго придерживаться протокола, сохранять безупречный блестящий фасад.
Но когда Дафна приехала в клинику, размещавшуюся в дорогом, но скромного вида викторианском особняке из красного кирпича неподалеку от Харли-стрит, она не смогла совладать с беспокойством, охватывающим ее подобно тому, как просачиваются под двери из красного дерева выхлопы машин с улицы и поднимаются вверх по ступенькам, застеленным темно-бордовыми коврами. Медсестра провела ее в комнату Томми на верхнем этаже, и когда Дафна поднималась по лестнице, ей казалось, что все слышат, как громко пульсирует в ее ушах кровь, куда громче звука ее шагов, заглушаемого толстыми коврами. На верхней площадке она остановилась и выглянула в окно, выходящее на невзрачный задний двор, типичный для Марилебона: слишком они малы для этих высоких горделивых зданий, подумала Дафна, глядя вниз. Да и достаточно ли основательны их фундаменты, чтобы обеспечить устойчивость таких громад? Наверно, не так много и нужно, чтобы все это обрушилось. Она заставила себя отойти от окна, стараясь выглядеть целеустремленной, решительной, хотя испытывала головокружение, преодолевая последний пролет лестницы, ведущей в комнату Томми. Пол, казалось, кренился под ногами, словно Дафна ступила на борт лодки, она ощущала его шаткость и неустойчивость, направляясь к больничной койке.
— Томми, — обратилась она к укрытому одеялом мужу, и когда он открыл глаза, они заполнились слезами.
