Я – поэт. Этим и интересен. – Совершенно справедливо заметил Маяковский. Я – поэт. Этим не интересен. – Всегда считал автор этих строк. Ну, не всегда: как и некоторые другие, прошел по дороге со станциями: я, я и Пушкин, Пушкин и я, Пушкин. Пока двигался между первыми тремя станциями, написал какое-то количество стихов, за которые и сейчас не стыдно. Значительная часть их издана через много лет в книжке «Огонь и отсвет».
«Дальше – тишина». Не только потому, что доехал до четвертой станции. Но и потому, что время изменилось, жизнь изменилась.
Начинал, когда поэт в России был «больше, чем поэт». А потом оказалось, что ничуть не бывало и, как и во всем мире, он меньше или равен. Объявилась гласность. Стало можно писать довольно прямо на острые темы – и публиковаться! Журнальные и газетные статьи вытеснили стихи. Я бы сказал, тут действует некий вариант закона Грешема (худшие деньги вытесняют из обращения лучшие): претендующее на вечность вытесняется актуальным.
А потом оказались востребованными экономические концепции и программы, и автор стал «программистом». А потом оказалось, что есть шанс самому реализовать эти концепции и программы – и автор был мобилизован в правительство реформ. И это был такой драйв! А потом – и депутатство, и работа в академической науке, и даже, извините за выражение, партстроительство.
Когда говорят пушки, музы молчат. А артиллерия била изрядная. Стихи вытеснялись публицистикой, публицистика – программами. А те – проектами указов, законов, инструкций и прочих нормативных актов. И кому ж ты доверишь их реализацию, как не себе, любимому!
А тут тебя настигают высокие должности, востребованность – профессиональная и социальная, довольно высокая оценка твоего труда и знаний. А семья? А необходимость заработать копейку?
Это не оправдание, а объяснение. У автора есть своя «теория сопротивления материала»: если цели, идеалы, амбиции, талант – не выдерживают столкновения с жизнью, любовная лодка разбивается о быт, значит это не совсем настоящие цели, идеалы, амбиции, талант и любовь. У Мао Цзэдуна, по-моему, был тезис о том, что по завершении уборки урожая следует взяться за мировую революцию. Вот и автор, как и многие, оказался таким «маоистом»: сначала то, то и то – а уж потом стихи.
Но так не бывает.
И так просвистело тридцать лет (практически ровно тридцать!).
А потом… А потом тот червячок, который впал в анабиоз, вдруг очнулся. И вдруг стал жалить и теребить. И так больно! И… рука уж тянется к перу, перо к бумаге…
Собственно, об этом – некоторые стихи этой книжки («Искусство обрезания», «И так начинают» и др.).
У автора было немало сомнений относительно публикации стихов «второго призыва». Страшно. Во-первых, страшно прилюдно раздеваться, особенно если ты всю жизнь в костюме и галстуке. Во-вторых, ожидаемая реакция: ну да, поэт, как же. Ты расскажи, кому и сколько заплатил. Кому позвонил, с кем договорился.
В-третьих, ожидаемая реакция другого рода: бородатая женщина, говорящая собака. Смотри-ка: «а ведь начальники тоже любить умеют».
И в-четвертых, и в-пятых, и в-сотых…
Тем не менее: «Чужое побережье».
Вот здесь на беленьких бумажках
Остались – выжимкой судьбы —
Дней беспечальных или тяжких
Разнообразные следы.
Перелистай их – может статься,
Тебя займут минут на двадцать,
А сможешь губы разомкнуть —
Скажи, быть может, этот труд
Был не настолько и напрасен,
Когда хватило этих басен
Для этих двадцати минут.
«Рассказ от первого лица…»
Рассказ от первого лица
Настолько жалобен и длинен,
Нет сил дослушать до конца,
Короче! Хватит половины.
Наметь лишь главное. Вполне
Его понять сумеет каждый,
Ведь и его хотя б однажды
Несло на этой же волне,
А прочее не так уж важно.
Не нужно память напрягать,
Она всегда готова
Здесь приукрасить, там солгать.
Перелистай свою тетрадь,
Там правды нет ни слова.
И то, что кажется тебе
Значительным и веским,
Колеблется в прошедшем дне,
Как легкий дым в печной трубе,
Как ситцы-занавески.
Не нужно память напрягать,
Оставь ее, довольно,
Там нет ни друга, ни врага,
Там день и ночь идут снега,
Там холодно и больно.
Когда мы порознь, нам темно,
И холодно, и одиноко,
Мы бьемся, будто за окном,
А то и вовсе между стекол
Какой-то бабочкой ночной.
А вместе плохо нам двоим,
Не можем выразить словами
Того, что происходит с нами,
И больше, стало быть, молчим.
Напрасно мы хотим вдвоем
Уйти от этого недуга —
Нам нечего сказать друг другу,
Самих себя не узнаем.
Мы долго кружим в поздний час
Какой-то бабочкой случайной,
И постоянно манит нас
Свеча, оставленная в спальне.
Ах, почта мешкает. Неловок телеграф.
Похоже, что в запое почтальоны.
Оборван телефон. Нет, я не прав:
Ты просто не подходишь к телефону.
Нас километры пробуют пугать,
Аэрофлот, железная дорога.
Дожди размыли путь. Потом снега
Насыпались по пояс у порога.
Природа нас не балует совсем
И принуждает жить поодиночке.
Но на деревьях набухают почки
И обещают много перемен.
И точка!
Ты, которой пустяк расставанье,
Не поймешь, не сумеешь понять
Распрю с временем и расстояньем,
Спор с судьбой, заглянувшей в тетрадь.
