1
В доме булочника кривой Хесус еще отстреливался. Фалангисты подожгли солому, и черный дым ворвался в узкое оконце. Потом они выволокли мертвого Xecуca на площадь. Хесус глядел большим кровавым глазом на белое небо, а мулы, привязанные к ржавым кольцам, беспокойно кричали.
Секретарь фаланги Васкес пил пиво. Прибежал Куррито:
— Маноло в Лерите.
Васкес ответил: «Ерунда», — и сплюнул на стол косточку от маслины. Он задыхался от зноя; мокрый воротник жал шею, как веревка.
Звонарь ударил в колокол. Из церкви выплыла расфуфыренная богородица: она улыбалась бледными злыми губами. Васкес нес бархатный шлейф и пел:
— «На-а-а-дежда всех отчаявшихся…».
У него был тонкий голос кастрата. На балконе показался полковник Лопес, тучный андалузец с рачьими глазами. Он поднес руку к козырьку и растерянно улыбнулся. Утром, когда фалангисты осаждали Народный дом, он лежал с грелкой на животе и шептал:
— Влипли!
Васкес швырнул шлейф богородицы, пропахший нафталином, в лицо молоденькому офицеру, а сам подбежал к балкону:
— Ваше превосходительство, несколько приветственных слов!
Лопес побагровел: его глаза еще явственней отделились от лица. Он выкрикнул:
— Испанцы!..
Увидев труп Хесуса, жена Васкеса, замахала кружевным веером:
— Почему не убрали?
Капитан услужливо прикрыл лицо Xecуca мешком из-под муки.
Васкес с трудом вскарабкался в беседку для музыкантов. Он думал об империи Карла, над которой никогда не заходило солнце, и, составляя пышные фразы, шевелил мясистыми губами. Снова подбежал Куррито:
— Хочешь посмотреть?
Арестованных загнали во двор ремесленного училища. Фалангисты подталкивали их штыками. Васкес сразу спросил:
— Карраско где?
Переплетчик Карраско считался вождем красных. Куррито развел руками:
— Удрал. Зато сына взяли.
Сыну переплетчика было четырнадцать лет — большие, оттопыренные уши, пальцы, замаранные чернилами. Васкес наставил на него револьвер:
— Где?
Мальчик молчал.
— Я тебя спрашиваю — где, сын потаскухи!
Приподняв брови, мальчик равнодушно ответил:
— Стреляй.
Раздался выстрел. Куррито теперь торопил Васкеса:
— Неудобно — Лопес ждет…
До ночи кричали фалангисты: трубачи играли «Королевский марш»: священники кропили водой пыльные грузовики; стиснутый толпой, полковник Лопес крохотным платочком утирал широкое мокрое лицо. Потом все стихло. Рядом с мертвым Хесусом, уткнув лицо в горячую пыль, храпел фалангист. На луну набежали мелкие бесформенные облака; в изнеможении орали коты, поблескивая зелеными глазами.
Незадолго до рассвета раздался одинокий выстрел. Сонный Лопес не хотел одеваться. Жена торопила его. Громко вздыхая, он стал застегивать мундир не на ту пуговицу. Молодой лейтенант повторял: «За Испанию! За Испанию!». Женщина плакала навзрыд. По пустырям бежал Васкес и вопил:
— Это Маноло!..
Они остановились в двух километрах от города. Фургоны «Перевозка мебели», ослы с пулеметами, барселонские такси, лимузины, скрипучие таратайки, грузовики обложенные тюфяками, патроны, курдюки с вином, гитары.
На машине Маноло написано: «В Уэску».
— Пулеметы ставь!
— Ставь сам.
Кто-то крикнул:
— Ты с Маноло не шути — он в комитете.
— А я что — не комитет?
Девушки в туфельках на высоких каблуках неловко карабкаются по камням: они едва волочат тяжелые винтовки. Позади облако пыли: идут металлисты, солдаты, ткачихи из Сабаделя, бухгалтеры, торреадоры, почтовики. У кого револьвер, у кого ружье, у кого кухонный нож. Старуха бежит с вилами:
— Бей их! Бей!
Горы откликаются: бей!
Под’ехали крестьяне из соседней деревни верхом на мулах. Один горделиво показывает мушкет:
— Кабанов бил, теперь буду бить генералов.
Старый анархист, которого все зовут «Кропоткиным», суетится:
— Куда флаг поставить?
У «Кропоткина» длинные седые локоны и галстук, повязанный бантом. Маноло спрашивает:
— Сколько нас?
Никто не отвечает.
Мальчишка швырнул ручную гранату и убил барана. «Кропоткин» рассердился:
— Жизнь заслуживает уважения!
— Сволочи, сколько нас?
К Маноло подошел гитарист Антонио:
— Покажи, как из ружья стрелять, а то скандал — ничего не получается.
Крестьяне угрюмо повторяют:
— Говори, где фашисты? Пора стрелять — они из экономии молотилку вывезут.
Они стоят на камнях под городом. Камни рыжие и рыжий город. Глухие стены. Ни деревьев, ни травы — пустыня. Кричат люди, кричат мулы. Никто никого не слушает.
Маноло идет вверх.
— Бей их!
Осторожно мулы ступают над обрывом.
Свист, грохот, рыжая пыль — разорвался снаряд. Все бросились вниз. Маноло кричит:
— Стой!
Остался только «Кропоткин» с флагом.
— Стой!
— Стой!
Убили Антонио: он лежит с раскрытым животом под розовым ранним солнцем — Антонио, веселый гитарист, гордость барселонской Паралели[1].
— Антонио!
Это его окликает Маноло; и вдруг, озверев, Маноло кидается вдогонку за беглецами:
— Антонио… Слышите, сволочи, Антонио!..
Они остановились растерянно переглядываются. Крестьянин с мушкетом лопочет:
— Не видно, откуда стреляют — поэтому…
Еще снаряд. Теперь никто не двинулся с места. Маноло идет вверх; за ним другие. Пулеметы. Вскрикнула женщина. Мул сполз вниз. Солдат подпрыгнул и перевернулся.
— Бей их! Бей!
Пулеметы фашистов на колокольне. Люди падают с камней. Ползут новые. Сзади кричат: «Бей!». Маноло карабкается по отвесной скале. Вдруг он видит фашиста. Он кричит от радости. Они долго ворочаются в пыли. Потом Маноло встает, трет рукой колено и заботливо осматривает винчестер.
