Эта красотка с фарфоровыми глазами могла бы быть и полюбезней. В ее работе внимание и любезность просто необходимы. Пусть даже у нее в голове умещается целый телефонный справочник, пусть в считанные секунды она может ответить почти на любой вопрос, и все же по справедливости, по-человечески надо еще подумать — стоит ли держать такого работника в справочном бюро, этом тереме-теремке, что стоит на углу Пушкинской и шумного проспекта Победы.
— Я хочу узнать адрес… — сказал Вадим, испытывая отчего-то сильную неловкость.
— Ну-ну! — поторопила за стеклом кудрявая куколка. Тонкие пальцы ее с вишневыми полосками ногтей сжимали карандаш.
— Ах да! — спохватился Вадим. — Белова Люда, Людмила то есть…
— Отчество вашей Людмилы?
— Отчество?.. — Напрасно Вадим силился вспомнить: такими данными о бывшей однокласснице он не располагал.
— И, разумеется, не помните, с какого она года? — Кудрявая за окошком, похоже, издевалась над ним.
Самое бы время смекнуть ему, что затея эта дохлая, но он еще надеялся и верил — ведь справочное бюро!
— Ей девятнадцать лет, — словно желая укрепить свой пошатнувшийся авторитет, сообщил он. — Нет, уже двадцать. Наверное, исполнилось…
И этим окончательно все испортил.
— Молодой человек, не морочьте мне голову. В городе проживает девятьсот тысяч жителей, а вы хотите, чтоб по таким жалким данным я нашла человека! Следующий!
Ах, деловая, энергичная, современная представительница сервиса! Разве не видела она, как покраснел парень? Покраснел от полоски шеи над белым воротничком рубахи до мочек чуть оттопыренных ушей. Видела. Только не дрогнуло ее сердце, не пожалела. Зачем? Подобные чувства в перечне ее служебных обязанностей не предусмотрены. Нет такого правила — жалеть человека.
Но если пристыженный Вадим на кого-то и досадовал, то в первую очередь на самого себя. Уже не бил в уши накатной волной шум проспекта, по которому быстрее потоков машин гулял шальной октябрьский ветер, уже миновал высоченную «этажерку» с шестнадцатью рядами застекленных окон (когда уходил в армию, только рыли котлован под фундамент), а он все еще корил себя. Дубина! В самом деле, как можно среди такого скопища народа отыскать безвестную Люду! Хоть бы фамилия была какая-нибудь редкостная. Например, Шеенкова. Сабина Шеенкова с пышными каштановыми волосами сидела за третьей партой справа, как раз перед Людой. Вот действительно, редкая фамилия. Плюс имя, тоже на тысячу одно. Сабина Шеенкова. Это совсем не то, что Люда Белова. Беловых — пруд пруди. Даже у них в роте на эту фамилию отзывались сразу двое — Николай и Тиша. Да, Шеенкова — другое дело. Глазастая из справочного бюро, может, и рискнула бы поискать человека с такой фамилией. Вот Сабина удивилась бы: открывает дверь, а он — на пороге. Пожалуй, и обрадовалась бы. Ту записку на школьном новогоднем балу-маскараде он помнит до сих пор. Ленка Зайцева, зайцем и наряженная — в чепце с огромными торчащими ушами, без страха сновала с почтовой сумкой среди танцующих зубастых волков, тигров, неуклюжих роботов, снегурочек я гордых космонавтов.
— Стой, Глебов, стой! — подскочив к нему, сказала Ленка и, чуть покраснев, схватила за руку, будто он собирался куда-то бежать. А куда бежать, зачем? Наоборот, скрестив на груди руки, в картонной маске льва, он, словно памятник самому себе, застыл у окна, украшенного серебристыми гирляндами и Дедом Морозом, нарисованным на стекле. Среди мелькавших пар Вадим выделял одну — Люда и Сергей. Уже четвертый танец они кружились вместе. Люда, одетая в украинский костюм, с венком разноцветных лент, была чуть выше Сергея, но это ее не смущало. Танцевала с таким удовольствием, что Вадим не решался и шага сделать в их сторону. Разве сравниться ему с Сережкой Крутиковым, первым школьным танцором?
— Слышишь, Глебов, — держа его руку, растерянно говорила Ленка, — писем, столько раздала писем — ужас!.. Где же тебе-то?.. Было же… Ага! — наконец отыскала она в почтовой сумке маленький бумажный треугольник. — Вот… Вообще-то надо бы тебя, печальный Чайльд Гарольд, заставить станцевать со мной… — Она опять покраснела и тряхнула кудряшками, рыжевшими из-под белого чепчика с заячьими ушами. — Но так и быть: заяц щадит царя зверей! Спешу! Получай…
Вадим торопливо развернул тщательно сложенный листок. То послание он и сейчас помнит.
«Великолепный лев! Время ли скучать? Приглядись: в карнавальной толпе — юная привлекательная индианка в розовом газовом шарфе. Лишь на тебя обращен ее взгляд. О, как много он обещает!..» В конце записки стояли инициалы: «С. Ш.».
Впрочем, и без них он мог бы определить автора: прозрачный шарф был накинут на обнаженные плечи лишь одной Сабины Шеенковой. Плечи ее, пожалуй, даже слишком были открыты — вряд ли бы кто еще из девочек решился на такую смелость.
Назвав себя привлекательной, Сабина не погрешила против истины. Тогда, в десятом, она выглядела совсем взрослой. Сколько раз мальчишки — одни со смущением и робостью, другие с откровенным интересом — останавливали взгляд на ее красивых стройных ногах, на кофточке, туго облегавшей уже высокую грудь. И Вадим смотрел.
