Что ни говорите, но у маленьких городов куда больше уникальности, нежели у гигантов. Оказавшись в спальном районе любого из мегаполисов, как вы отличите Москву от Питера или Самару от Нижнего Новгорода? В маленьком же городе с любого места видно что-нибудь примечательное, присущее только ему, будь то лысые вершины сопок, бельмастые ретрансляторы гордо выпятившейся телевышки, золоченые купола церкви на холме или дымящие трубы единственной на область Фабрики. Одинаковы в таких городах лишь серые неказистые пятиэтажки, презрительно называемые в народе «хрущобами». Но и они ведь кому-то дом родной. Подчас вполне неплохой и в общем-то даже уютный. Особенно когда ты молод, не обременен семьей, особых претензий к жилью не имеешь и полностью согласен с утверждением, что жить с родителями хорошо, но отдельно – все-таки лучше.
Во всяком случае, сейчас Нича думал именно так, хотя два года назад, когда мама настояла на его отселении, он еще сомневался. С родителями было удобно: еда приготовлена, посуда вымыта, белье постирано, одежда почищена и починена… Это что касается быта. Ну и вообще – с папой-мамой не скучно. Особенно с папой, человеком в принципе общительным и веселым.
Но мама сказала: «Хватит! Тебе уже двадцать шесть. А мне… тем более! И нам с папой хочется увидеть внуков. И не только увидеть, но иметь еще силы, чтобы с ними понянчиться».
Логику маминых слов Нича понял, не дурак. А поскольку на сей раз даже отец в разговор не вмешался, сообразил, что и ему спорить бесполезно: между родителями этот вопрос уже решен.
* * *
Зато сейчас тем, что он третий год живет в отдельной, пусть и маленькой, «однушке», Нича даже гордился. Ведь он купил ее на собственные деньги, гордо отказавшись от родительской помощи. Отчасти он это сделал тогда из-за кольнувшей самолюбие обиды: ах, вы так, родной сын вам мешает, ну и ладно, без вас обойдусь!.. Нича понимал, что это глупость, позерство, детство в одном месте играет, но в глубине души он тогда на родителей все же обиделся.
Детская эта обида давно прошла, отношений он с папой-мамой не испортил, но, самое смешное, родительские надежды, связанные с его «отселением», до сих пор не осуществились. Собственной семьи Нича так и не завел. Откровенно говоря, не особо-то и старался. Тем более что по натуре он был человеком застенчивым, и знакомство с девушками имело для него определенные трудности. Особенно если это касалось «того самого» знакомства, на которое так рассчитывала его мама. А пока получалось, что если он с кем-то и знакомился, то дольше недели-другой такая связь не длилась – Ниче становилось неуютно в собственной квартире, его начинало раздражать, что он в ней словно теперь и не хозяин; в итоге его раздражение вырывалось-таки наружу. А поскольку притворяться он не любил, то высказывался предельно откровенно и ясно, после чего только полная дура могла бы продолжать на что-то надеяться. Но дур Ниче не нужно было и подавно – он их органически не переносил, и даже те, о ком говорят «прелесть, что за дурочка!», вызывали в нем отторжение буквально на физическом уровне.
Мама по-прежнему доставала его насчет внуков, но делала это, скорее, по привычке. Она теперь, бывало, жалела, что настояла на его отселении. Порой говорила: будь она рядом, убедила бы его остаться с той беленькой Олей. Или Валей?.. Да и темненькая Маша была в принципе ничего…
Вчера вообще получилось глупо. Нелепая вышла ссора. Совершенно на ровном месте!
* * *
Нича бывал у родителей часто, не реже двух-трех раз в неделю. Причем делал это не по обязанности, не из-за какого-то там «чувства сыновнего долга». Ему на самом деле этого хотелось; приятно было посидеть с родителями за кухонным столом, обговорить житейские новости и посудачить ни о чем. А потом, пока мама моет посуду, послушать в комнате отца его любимый хард-рок, любовь к которому Нича перенял лишь отчасти, безоговорочно уважая музыку отцовских кумиров – «Deep Purple» – и относясь к прочим группам достаточно равнодушно. Хоть он и не признавался в этом отцу, тот прекрасно все понимал и «угощал» Ничу преимущественно «темно-пурпурными» композициями, аккуратно и очень дозированно разбавляя их еще чем-нибудь «тяжеленьким».
Вчера же до музыки дело так и не дошло. Не дошло оно даже до кухни.
Дверь открыла мама, и Нича в очередной раз отметил, какой же она стала худенькой, а оттого, что с каждым годом все сильнее сутулилась, – совсем маленькой, едва доставая ему короткой осветленной челкой до груди.
Она быстро обняла его и отстранилась, освобождая место в тесной прихожей.
– Привет, коротышка! – выглянул из комнаты отец. Он был младше мамы на три года, но, говоря откровенно, казалось, что и на все десять. В первую очередь потому, что вообще был в свои пятьдесят восемь в достаточно хорошей форме, несмотря на вполне уже заметный животик. Впрочем, рост за метр восемьдесят несколько сглаживал этот досадный для любого мужчины «довесок». А еще его молодила прическа – длинный, собранный под резинку, темный с проседью «хвост».
Нича не любил, когда отец называл его коротышкой. Еще с тех пор, когда формально он таковым и являлся. А уж тем более сейчас, когда он перерос отнюдь не низенького отца сантиметров на пять.
