Яркие лучи солнца заставили молодую девушку, выскочившую на улицу из задней двери коттеджа, зажмуриться. Она бежала, и ее босые ноги шлепали по каменным плитам дорожки, а распущенные волосы рыжими потоками стекали по ее обнаженным плечам.
Дверь за ней захлопнулась, и резкий голос за ее спиной внезапно стих — она оказалась полностью отрезанной от того, что происходило в доме. Пробегая через сад, девушка подняла пыль с тропинки, последние капли влаги на которой уже давно испарились под палящими лучами солнца. Поцарапалась о ветку пурпурной розы, которая попалась ей на пути, но даже не почувствовала боли.
— Подожди! — крикнула она.
Но деревянные ворота захлопнулись раньше, чем она успела добежать до них. Девушка всем телом прижалась к сухой каменной стене с острыми краями и протянула руку, чтобы схватить оказавшегося по другую сторону ворот старика за край одежды. Несмотря на жару, на нем была надета шерстяная куртка, под рукавом которой прощупывалась сильная, напряженная рука. Девушка постаралась ухватиться посильнее и почувствовала движение мускулов под своими глубоко впившимися в тело старика пальцами.
Гарри Дикинсон остановился, удерживаемый только этой женской рукой, которая тянула его за одежду. Он даже не повернул головы, чтобы не видеть мольбу в глазах своей внучки. Избегая взгляда Хелен, старик смотрел на ряд каменных коттеджей, и морщины у краев его рта слегка напряглись. Каменные стены и задние окна с белыми переплетами стали наконец охлаждаться в тени раннего вечера, хотя солнце продолжало безжалостно сверкать на шиферных крышах домов. На его свету зрачки в глазах Гарри превратились в крохотные черные точки, и ему пришлось тряхнуть головой, чтобы козырек фуражки закрыл его глаза от палящих лучей.
Хелен чувствовала смешанный запах земли, пота и свалявшейся шерсти, который полностью перекрывался знакомым застоялым запахом табака.
— Ты же знаешь, что это ничего тебе не даст! — воскликнула она. — Все равно, рано или поздно, тебе придется с этим столкнуться. Нельзя вечно бежать от проблем.
Громкий, вибрирующий звук, пронесшийся по долине за спиной Гарри, заставил его вздрогнуть. Вот уже час этот шум раздавался в разных местах над густым лесным массивом, покрывавшим склон до самого дна долины. Он отражался от холмов на ее противоположной стороне и напоминал хлопанье крыльев разозленной птицы, пригибая к земле заросли дрока и вереска и пугая пасшихся на склонах холмов овец.
— Мы все поймем, — продолжала Хелен, — ведь мы же твоя семья. Если б ты только рассказал нам…
Правая рука старика находилась в неестественном положении, и материя куртки на ней превратилась в уродливую гармошку. Девушка знала, что Гарри чувствует, как леса на склонах долины манят его: его тело напряглось в попытке сопротивляться этому зову. Его как будто разрывало на две части, и эти направленные в противоположные стороны силы делали его только увереннее в себе и жестче, заставляя распрямлять плечи и крепче сжимать челюсти. На его лице было написано твердое намерение выполнить задуманное.
— Дедуль, ну пожалуйста…
Острые края каменной кладки впивались Хелен в бедра сквозь шорты, а ладонь левой руки ныла в тех местах, где она оцарапала ее о шероховатую каменную поверхность. В какой-то момент ее с головой захлестнули эмоции, а теперь она не знала, что говорить. Девушка чувствовала свое бессилие перед всеми этими правилами, которые ограничивают и регулируют общение между двумя взрослыми людьми даже в тех случаях, когда эти люди являются членами одной семьи. Так уж сложилось, что в разговорах с дедом ей никогда не хватало слов для того, чтобы объяснить что-то этому самому близкому ей на свете человеку.
— Бабушка здорово разозлилась, но через какое-то время это пройдет, — сказала Хелен. — Она просто беспокоится о тебе.
Раньше ей не нужно было много слов, особенно в разговоре с Гарри. Он всегда точно чувствовал, что она хочет сказать, всегда реагировал на выражение ее глаз, на смущенную, обожающую улыбку, на лучи солнца, блестевшие в ее огненно-рыжих волосах, и на прикосновение ее крохотной, доверчивой ручки. Но Хелен уже давно выросла из детского возраста. Став учительницей, она выработала новый способ общения — округлый и не затрагивающий внутренних чувств собеседника. Однако Дикинсон все еще понимал ее и знал, чего она ждет именно сейчас. Но это было для него слишком сложно и шло вразрез с его многолетними привычками.
Постепенно вибрирующий шум, заглушенный монотонным шумом леса, стих до такой степени, что его едва можно было различить вдали. Его отсутствие позволило услышать другие вечерние звуки — порывы ветра, шелестящие в ветвях берез, мычание коровы, призывающей быка в долине, песню жаворонка в лиловых зарослях вереска. Гарри насторожился, как будто прислушивался к голосу, который никто, кроме него, не мог услышать. От этого голоса выражение его глаз стало печальнее, но спина распрямилась еще больше, а руки напряглись, и одна из них крепко вцепилась в кожаный поводок.
— Возвращайся, и давай поговорим, хорошо? — предложила Хелен.
Девушка никогда не слышала голоса, который сейчас звучал в голове ее деда. Она много раз честно пыталась это сделать, пристально глядя ему в лицо, наблюдая за его изменениями и не решаясь спросить, что же он слышит, а предпочитая вместо этого напрягать собственный слух, чтобы разобрать хотя бы ускользающее эхо. Как и большинство людей, всю жизнь проработавших под землей, Гарри старался как можно больше времени проводить на свежем воздухе. Стоя рядом с ним, Хелен научилась слышать звуки леса и неба, едва различаемые шорохи растущей травы, изменения направления ветра или всплеск рыбы, играющей в воде, но ей никогда не удавалось услышать то, что слышал ее дед. Она выросла с уверенностью, что это доступно только мужчинам.