Анатолий Матях
Черные крылья
Раскаты грома и копья молний,
Рваные тучи, взбесившийся ветер.
Взлети же, почувствуй себя свободным
На черных крыльях своей мечты...
Я прикоснулся к стеклу. За окном хлестал ливень, сверкали молнии, раскачивались деревья. В единый рев стихии сплетались рев ветра, хлесткие звуки, которые издавали тополя, ломая ветки о стену, гром и грохот дождя, то стихавший, то нараставший с порывами ветра.
Да, вот это погодка! На такую замечательно смотреть, находясь за стеклом, ну, или, в крайнем случае - под хорошим навесом. Снаружи вся романтика пропадает, тебя сминает дождем и ветром в тугой холодный комок - не поможет ни зонт, ни непромокаемый плащ.
Невдалеке полыхнуло голубым - я отшатнулся от окна и зажмурился. Перед глазами стоял математически точный силуэт разряда. Как только я открыл глаза, грохнуло так, что едва не лопнули стекла. Каково же кому-нибудь там, в ночи! Надеюсь, мало таких "счастливчиков"... Даже в машине сидеть - удовольствия мало - за окнами не видно ничего, ведь если включишь фары, увидишь лишь дождь.
Но я благодарил внезапную грозу - может быть, благодаря ей я напишу сегодня что-то мощное, энергичное - как гроза. А потом пойдут бесконечные репетиции, валящиеся с ног музыканты... И - концерт. Гденибудь в клубе на отшибе, или в какой-нибудь бурсе, куда со всего города потянутся тоненькими струйками длинноволосые ребята... Послушать, потрясти хаерами. Это приятно - когда то, что ты делаешь, кому-то нужно. Но никто не хочет нас записывать - ныне металл не в моде у "большинства"...
Я сел на диван, взял гитару и задумался, всматриваясь за окно, в грозу. Я не гитарист, мне не хватает техники - и это еще очень мягко сказано. Максимум, что я могу - подыграть на басе... Или, после долгих тренировок, лепить какой-то ритм. Но я знаю, как это звучит, могу брать аккорды - могу творить музыку, пусть даже не в силах сыграть ее на гитаре.
Да... Здесь будет вступление - акустика, перебором по басовым струнам в быстром темпе. Это будет ветер, ветер, который приходит не сразу - и интенсивность перебора будет нарастать, и стихать, как стихает ветер. Потом вступит вторая гитара - тоже перебор, но по высоким - это первые капли дождя, они звенят в пыли, сбивая ее в комочки...
И, наконец - первый удар грома, раскаты быстрых септаккордов в бешеном темпе, начинающиеся с мощного удара... На их фоне - ливень, другая гитара, несколько более высокая... Все. Вступление есть, пора переходить и к самой вещи.
Во рту пересохло. Я отложил гитару, прошел на кухню, ухватил с плиты чайник, и побрел обратно, сжимая в зубах алюминиевый носик и глотая воду с каким-то горьковатым привкусом. Захлопнул дверь, привычно выдернув ногу из ее хищной пасти.
Внезапно вместо дивана передо мной возникла бело-голубая стена, в которой я увидел свое отражение - бледный, с запрокинутым чайником и растрепанными волосами - и все это почему-то в красных тонах. Я по инерции сделал еще шаг вперед, и тут стена раскололась - вместе со мной.
Нырни в копье, в поток огня,
И плыви в сверкающем море,
И вынырни там, где нет ничего
Лишь ты один в бесконечном просторе.
Передо мной, по серебристому перевернутому морю, плыл на боку обычный алюминиевый чайник. Он был совершенно неуместен здесь, в мире бесконечной серебряной пустоты - мире ртутного моря и сверкающего неба без светил. Он был неуместен, и это бесило меня - но я ничего не мог поделать с этим, мне нечем было даже дотянуться до обыденного предмета, нарушавшего спокойствие.
Море из жидкого серебра пропало. Я увидел перед собой ковер, на котором лежал все тот же проклятый чайник. Во рту был вкус крови, а в воздухе пахло гарью и озоном. Что за черт?
И тут я вспомнил стену, выросшую передо мной, когда я подходил к дивану, додумывая на ходу тему. Какую тему?.. Все вылетело из головы... Так... Была гроза, и ее уже нет. Была ночь, но свет сейчас дневной, а не электрический. Была бело-голубая стена, которая раскололась, открыв мне сверкающее море.
Я встал, и поднял с пола чайник. Там еще оставалось немного воды, и я жадно приложился к ней, пока не выпил всю. Потом оглядел комнату. Ну и разгром!
Обои выглядели так, будто по ним прошлись автогеном, а потом попытались оттереть тряпочкой. Бархат подлокотников дивана из темнокоричневого стал черным, да и вообще перестал быть бархатом. Гитара, валяющаяся на диване, потемнела, а на ковре единственным уцелевшим местом был след тапочка. Моего тапочка, то место, где я шагнул вперед - на бело-голубую стену. Я осмотрел себя. Рубашка носила явные следы попыток вещего Олега предать ее пожарам вместе с неразумными хазарами, джинсы выглядели чуть лучше. Что удивительно, что руки - да и весь я, судя по ощущениям, вовсе не были обожженными, как все остальное в комнате. Даже волосы были на месте, хотя за них я опасался больше всего.
Я повернулся к окну. Вот это номер! Стекол не было, не было даже осколков, торчащих в раме или рассыпанных вокруг. А за окном было небо, небо с перистыми облаками вдалеке. Не было даже тополей, обычно высящихся перед окном, шелестя на утеху природе - не было ничего, кроме неба и облаков. Я высунулся в окно - не было и горизонта. Небо уходило вверх и вниз, во все стороны было лишь небо. И карниза под окном не было - на его месте был закругленный срез бетона.
