«Когда в Амстердаме идет дождь, так уж дождь проливной, а коли еще и гроза при этом, так уж гремит на славу».
Так размышлял однажды вечером во время лета мой друг Бальтазар Ван-дер-Лис и бежал вдоль Амстеля, торопясь поспеть домой до грозы. К несчастью, ветер с Зюдерзе несся быстрее его. Страшный вихрь пролетел по набережной: ставни захлопали, вывески затрещали, флюгера завертелись и горшки с цветами, черепица, белье, развешанное на крышах или в окнах, в беспорядке полетели в канал. За ними последовала и шляпа Бальтазара, который употреблял страшные усилия, чтоб и самому не последовать за своею шляпой. Затем загремел гром, затем облака разверзлись, затем Бальтазар вымок до костей и пустился бежать изо всех сил.
Однако, поравнявшись с Сиротским домом, он вспомнил, что бежать во время грозы очень опасно. Молния сверкала без перерыва, гром гремел, не переставая, как раз мог произойти несчастный случай. Это соображение так напугало его, что он стремглав бросился под навес какой-то лавочки, попал прямо в объятия какого-то спокойно сидевшего на стуле господина и чуть не покатился вместе с ним на землю. Этот господин был не кто иной, как наш общий друг Корнелиус Пумп, которого я рекомендую вам, как самого учёного человека во всем городе.
— Ба!.. Корнелиус!.. Какого чёрта ты тут делаешь? — сказал Бальтазар, отряхиваясь.
— Постой, постой! — с беспокойством отвечал Корнелиус. — Не вертись так, ты еще оборвешь нитку у моего змея!
Бальтазар обернулся, думая, что его друг смеется и над ним, и не без удивления увидал, что тот серьезно занят притягиванием к себе на шелковой нитке самого прекрасного змея, какого когда-либо Амстердам видел парящего в воздухе над собой. Эта величественная игрушка висела в воздухе на страшной высоте над каналом и, по-видимому, не без отвращения возвращалась на землю. Корнелиус тянул в одну сторону, змей рвался в другую, а ветер, еще увеличивая затруднение, очень забавлялся этою борьбой. Но что особенно заслуживало удивления, так это хвост змея. Он был вдвое длиннее обыкновенного и весь был изукрашен бесчисленным множеством клочков бумаги.
— Что за странная мысль, — воскликнул наконец Бальтазар, — забавляться пусканием змея в такую погоду?
— Я и не забавляюсь им, глупый ты, — с улыбкой сожаления отвечал Корнелиус, — я констатирую присутствие азотной кислоты в заряженных электричеством облаках…
— Доказательством, — добавил ученый, схватив, окончательно побежденный змей и бросив взгляд на украшавшие его хвост бумажки, — доказательством служит моя лакмусовая бумага, которая, как ты видишь, совершенно покраснела.
— А! вот как, — отвечал Бальтазар с насмешливою улыбкой профана, ничего не понимающего в этих научных ребячествах. — Так это для изучения!.. Славное время ты выбрал!
— Я думаю, — наивно отвечал Корнелиус. — И какое поле для наблюдений!.. Посмотри-ка! Ни одного дома по близости! Открытый горизонт! Десять громоотводов на виду, и все в огне! Я уже давно подстерегал эту злодейку грозу и собирался прийти сюда, чтобы наблюдать ее лицом к лицу!
Страшный удар грома разразился при этих словах.
— Валяй, валяй, — продолжал Корнелиус, — ворчи и греми сколько тебе угодно, теперь ты моя, и я узнаю что ты такое!
— Да что ты видишь в этом такого интересного? — сказал Бальтазар, с которого вода текла ручьями и который был не в особенно хорошем расположении духа.
— О! несчастный, — с улыбкой жалости возразил Корнелиус, — отвечай мне, что это такое?…
— Молния, черт возьми! — сказал ослепленный Бальтазар.
— Да, но какого рода?..
— Просто как всякая молния.
— Ты не понимаешь меня, — возразил Корнелиус, — молния бывает разных родов. Мы различаем молнию первого класса — в виде блестящей борозды, с резко очерченными контурами, в виде зигзага, белого, пурпурового или фиолетового цвета; затем молнию второго класса — в виде обширной полосы, обыкновенно красного цвета, которая может охватить весь горизонт, и наконец, молнию третьего класса — катящуюся, подскакивающую, эластичную и чаще всего сферической формы, но шарообразна ли она в действительности, или это только обман зрения?.. Вот в чем именно и заключается вопрос, который дразнит меня уже с давних пор. Ты скажешь, правда, что огненные шары были превосходно наблюдаемы Говардом, Шоблером, Кальтцом…
— Ничего я не скажу, — отвечал Бальтазар, — вода прибывает, и я хочу уйти.
— Подожди меня, — сказал Корнелиус, — когда я увижу мою сферическую молнию…
— Ну, нет, до моего дома не больше трехсот шагов, а я здесь подвергаюсь опасности. Вот если ты не прочь от хорошего огня, хорошего ужина, в случае нужды от хорошей постели, а что касается шара, то от шара моей лампы, то я предлагаю тебе все это. Согласен?
— Подожди немного, моя молния не запоздает…
Бальтазар, не отвечая, хотел было пуститься дальше по улице, как вдруг зловещая молния медно-красного цвета разорвала облака, и в то же время страшный громовой удар разразился с ужаснейшим треском за несколько сотен шагов. Сотрясение было так сильно, что Бальтазар зашатался и едва не упал.
— Шар, несомненно, — сказал Корнелиус, — и на этот раз я его отлично рассмотрел. Идем ужинать!
