Сергей Ольшанин. 70-е годы. 20-й век.
— Всё дело в том, что ты боишься! — Девичий голосок звучал насмешливо, а в глазах искрились весёлые огоньки. — Эх ты! Умник!
Я насупился, натянул маску и вновь погрузился.
Провожая, Лена шлёпнула ладошкой по воде, отчего концентрические круги, переливаясь и сверкая всеми оттенками спектра, образовали сказочный нимб вокруг хорошенькой головки. Я опускался лицом вверх и любовался милым, взывающим грустно-щемящее чувство образом, который благодаря преломлению света и необъективному моему отношению, казался неземным. И вот-вот готов был причислить обладательницу к лику если не святых то, по крайне мере жительниц, как минимум Олимпа.
Лена помахала на прощанье и скрылась за бортом шлюпки. А я развернулся и споро заработал ластами.
Здесь, на мелководье, утонуть проблематично. Даже такому зелёному новичку, как я. Собственно, из-за небольшой глубины и удаленности от чужих глаз (относительной, разумеется, ибо летом на Чёрном море трудно сыскать безлюдный уголок) мы выбрали именно эту бухту.
Уже третье лето подряд я упорно возвращаюсь в маленький крымский посёлок, стоящий прямо на берегу. И, хотя родители, с удивлением поднимающие брови всякий раз, когда озвучиваю место проведения очередных каникул, ничего не говорят, вижу, что мать озабочена сверх меры. Ну и пусть. «Дом там — где сердце» — гласит народная мудрость. Конечно, небольшая пристройка с отдельным входом и нехитрыми удобствами, располагающимися на улице и включающие дощатый туалет и умывальник, кое-как приколоченный ржавыми гвоздями к покосившемуся, столбу, разительно отличается от чистеньких пансионатов Чехии и Болгарии, но я упорно стремлюсь сюда.
Унылый пустынный пляж, залитый жаркими лучами солнца, перевёрнутые вверх дном рыбацкие баркасы. Да редкие отдыхающие, польстившиеся на сомнительные радости одиночества. Большинство приезжих предпочитает проводить отпуск в местах более цивилизованных. Где можно убить время в баре, сходить на дискотеку или посмотреть кино. Если бы не отвратительно жуткое настроение, нахлынувшее три года назад после того, как Ольга вдруг вышла замуж, вряд ли бы я здесь оказался. Но тогда, желая забиться в какую-нибудь глушь, едва выйдя из Аэропорта, я разорвал путёвку в дом отдыха, поймал левака и просто махнул рукой.
— Давай вдоль побережья, а там посмотрим.
Привыкший к требованиям туристов частник лишь хмыкнул, с любопытством сверкнул глазами и назвал цену за километр. Причём явно с учётом обратной дороги, которую возможно поедет порожняком.
Я кивнул, и мы тронулись навстречу судьбе.
Местечко с оригинальным названием «Рыбачье» приглянулось мне сразу. Вернее, показалось настолько отвратительно убогим и зачуханным, что просто диву дался. Ну, не может быть в каких-то тридцати километрах от изобилующего толпами курортников современного города подобного захолустья. То есть, это по моим, «столичным» меркам посёлок показался таковым. Три десятка некрашеных домишек. Покосившиеся плетни да веранды, увитые виноградом. Всем, а, скорее всего, самому себе назло, я попросил остановиться возле строения, судя по отсутствию проводов не имеющего не то, что связи с внешним миром, но даже и электричества. Я расплатился, вытащил из багажника рюкзак, враз показавшийся безбожно ярким и нарядным на фоне крыльца из потемневших не струганных досок и постучал. За спиной раздалось урчание удаляющейся машины
Первые дни, я уныло бродил вдоль кромки прибоя, изредка окунался в теплую воду и валялся на гальке, заменявшей песок. Любовался стаями чаек. Пускал по воде голыши, считал, сколько раз те подпрыгнут, отскакивая от поверхности. И баюкал, лелеял страшную тоску. Хозяйка, крепкая, загорелая женщина лет шестидесяти, язык не поворачивался назвать её старухой, глядя на малахольного постояльца, только хмуро качала головой. Наверное, за долгую жизнь повидала всякого. И полагала «страдания юного Вертера» блажью избалованного мальчишки. Теперь, усиленно работая ластами, и сам понимаю, что так оно и было. Но тогда…
Лена появилась где-то через неделю. Тощая голенастая девчонка, в умильной соломенной шляпке и светло голубых шортах. Как обычно, я угрюмо просиживал штаны на берегу, что-то бубня под нос.
— Привет!
От неожиданности я вздрогнул, что побудило нахалку, нарушившую уединение распустившего сопли и раздумывающего о «бренности бытия» девятнадцатилетнего балбеса, разразится звонким смехом.
— Здравствуй.
С высоты «прожитых» лет и обременённый тяжким грузом неразделённой любви я казался себе эдаким взрослым дядей, с немым укором взирающего на неразумное дитя.
— У вас кто-то умер? — Не скрывая насмешки, спросила Лена.
То есть, это потом узнал, что она именно Лена, а не Таня, Света, Марина или — упаси Боже — Ольга.
— Да. — Сквозь зубы процедил я, недвусмысленно давая понять, чтобы настырная пацанка отвязалась. — Любимая кошка.
— Дурак!
Шкетка повернулась и, всем своим видом выражая презрение, затопала вдоль берега.
«Ну и вали, хамка».
Я вновь уставился в подёрнутую лёгкой дымкой морскую гладь и машинально стал нащупывать очередной камешек. Однако против естества не попрёшь. За неделю одиночества я, как и всякое общественное животное, именуемое Хомо Сапиенсом, изрядно истосковался.
