Любимое мое занятие — собирать то, что не нужно (листки, солому и проч.), и делать бесполезное.
А. П. Чехов. Из письма Я. С. Мизиновой
Жизнь Чехова соткана из противоречий.
Великий жизнелюб, он был обречен угасать годами в изнурительной болезни, сведшей его в преждевременную могилу.
Автор искрометных юмористических рассказов и водевилей общественным мнением оказался зачислен в разряд пессимистов.
Его популярность среди читателей была исключительной, критика же долгое время не хотела признавать в нем серьезного таланта.
Мечтал написать роман — и всю жизнь сочинял рассказы и повести.
К театру относился с нескрываемым скепсисом, но стал выдающимся драматургом.
Трудоголик, он более всего на свете любил праздность.
Вокруг него непрестанно клубились компании, заводить которые он был большой охотник, впрочем, держался в них особняком, постоянно покидая общество и уединяясь в кабинете.
Говорил «живо, хотя бесстрастно, без какого бы то ни было лирического волнения, но все же не сухо» (Ф. Ф. Филлер «Из дневника»).
Смеялся до слез.
Смешил с серьезным видом.
На его розыгрыши и прозвища никто не обижался.
Зарабатывал много, однако так никогда и не обрел материальной стабильности.
Совершил путешествие вокруг света, одолел Сибирь, Дальний Восток, Тихий и Индийский океаны, поднялся на Везувий и исследовал парижское дно, чтобы через год на несколько лет осесть в деревне, «где всё в миниатюре».
Рассчитывал обрести в ней покой для уединенного творчества, но очень скоро превратился в уездного доктора, к тому же еще случилась эпидемия холеры, которая потребовала ежедневных разъездов и неустанных хлопот.
Лечил неохотно, но эффективно.
Прекрасно зная все последствия своей болезни, за врачебной помощью обращался только по принуждению.
Проницательные глаза поразила близорукость.
Понимал толк в еде, здоровье же требовало диеты. Даже от любимых сигар пришлось отказаться.
Увлечение рыбной ловлей не отменяло интереса к рулетке.
Жаждал высокой любви, не протекая в то же время мимо ни одной милой дамочки, да и платными услугами не брезговал.
С женой предполагал жить раздельно, а когда наконец связал себя узами брака, тяготился постоянными разлуками.
Парадоксы чеховской судьбы и личности можно продолжать и множить.
Он родился в Таганроге, на самой окраине России — в городе, который мог стать столицей империи.
Он вырос между морем и степью.
Смышленый и любознательный, с замечательной памятью и вниманием, в гимназии особыми успехами не отличался.
Выходец из низкого сословия, поражал всех благородством и подлинным аристократизмом.
«Происходя из крестьян, Чехов не слишком уважал народ, он видел насквозь и достоинства его и грехи» (М. О. Меньшиков).
Демократ по духу и образу жизни — революционеров не поддерживал, более того, сотрудничал с консервативным «Новым временем», а «марксистом» называл себя только в шутку, в честь книгоиздателя Маркса, от которого получил капитал за права на собрание сочинений.
Прекрасно знал церковную службу, жития святых, быт и нравы клира, уважал священников, посещал монастыри — колокольный звон пробуждал в нем радость и умиление, — тем не менее склонен был к атеизму и материализму.
Его интересовали кладбища и цирк с «клоунами, в которых он видел настоящих комиков» (А. С. Суворин).
Его притягивала кипучая жизнь Петербурга и Москвы, а он томился в захолустной Ялте.
Любил Россию и восхищался Европой.
Иностранным языкам обучен был плохо: читал, но говорил с трудом, тем не менее предсмертные слова произнес по-немецки.
Вот уж поистине в ком, говоря словами Достоевского, «Противоречия вместе живут»!
Однако главный парадокс личности Чехова в том, что, вопреки всему сказанному, в нем не было ничего героев Достоевского — никакой двойственности, разделенности, никакого надрыва и излома. В эпоху «Братьев Карамазовых» он жил размеренной, деятельной и трезвой жизнью. Не спорил, не умствовал, не изливал душу. Лечил крестьян, строил для их детей школы, организовывал библиотеки, сажал сады, выращивал цветы и баклажаны.
Ткань бытия Чехова была столь плотной и прочной, что противоречия, свойственные каждому человеку, не могли не то чтобы порвать, но и просто надорвать ее. Края, и даже крайности, не конфликтовали между собой, связанные многочисленными нитями с основой — практичной и надежной.
Зинаида Гиппиус не без уважительности писала о феномене личности Чехова: «Слово же «нормальный» — точно для Чехова придумано. У него и наружность «нормальная»… Нормальный провинциальный доктор, с нормальной степенью образования и культурности, он соответственно жил, соответственно любил, соответственно прекрасному дару своему — писал. Имел тонкую наблюдательность в своем пределе — и грубоватые манеры, что тоже было нормально.
Даже болезнь его была какая-то «нормальная», и никто себе не представит, чтобы Чехов, как Достоевский или князь Мышкин, повалился перед невестой в припадке «священной» эпилепсии, опрокинув дорогую вазу. Или — как Гоголь, постился бы десять дней, сжег «Чайку», «Вишневый сад», «Трех сестер», и лишь потом — умер».
Своей «нормальностью» он поражал и притягивал. Удивлял и озадачивал. «В Чехове было что-то новое, как будто совсем из другой жизни, из другой атмосферы», — писал Суворин. Он словно бы выпадал из специфической русской жизни. «Глядя на Чехова, я часто думал: вот какими будут русские, когда они окончательно сделаются европейцами», — признавался Меньшиков.
