Окутанный мраком и тишиной, человек спешил к отдаленной полоске света.
Звук шагов безответно таял в окружающей темноте. Глядя на бесконечные ряды полок с книгами и свитками, которые являлись лишь скромной частью «Летописи Астинуса», содержавшей подробные сведения об истории Кринна и Ансалонского континента, Бертрем время от времени давал волю своей фантазии.
«Должно быть, это и зовется погружением в поток времени», — со вздохом пробегая взглядом по длинным рядам молчаливых книг, размышлял он. Впрочем, порой Бертрему хотелось, чтобы поток времени смыл куда-нибудь его самого, дабы он смог избавиться от своей нелегкой задачи.
— В этих рукописях собрано все знание мира, — с кривой улыбкой сказал он самому себе. — Но я так и не нашел в них ни единой строчки, одарившей бы меня мужеством бестрепетно войти в рабочий кабинет человека, их написавшего.
Напротив нужной двери Бертрем остановился и глубоко вдохнул воздух, словно собирался нырнуть. Свободная ряса Эстетика, развевавшаяся при ходьбе, теперь свисала с его фигуры строгими прямыми складками. Впрочем, немного подкачал живот, заметно выдававшийся вперед из-под его просторного одеяния. Не в силах собраться с духом, Бертрем торопливо провел пятерней по лысой голове — привычка, оставшаяся с юности, с той поры, когда избранный жизненный путь еще не разлучил его с пышной шевелюрой.
Что же так тревожило его, помимо необходимости побеспокоить Мастера?
Безусловно, одно то, что он не делал этого вот уже…
Бертрем поежился. Да, в последний раз он заходил к нему в тот день, когда юный маг чуть было не умер на пороге их обители.
Смута… грядущие перемены — не в этом ли дело? Казалось, мир вокруг успокоился, замер наподобие складок его свободных одежд, однако теперь Бертрем с тревогой чувствовал, что недалек тот день, когда время вновь придет в движение и Лавина событий сметет привычный уклад. Точно так же он чувствовал себя два года назад, когда…
Как жаль, что он не в сипах предотвратить эти перемены.
Бертрем снова вздохнул.
«Сколько бы ни стоял я тут в темноте, время не остановится вместе со мной», — решил он наконец. Хотя прежняя уверенность отчасти вновь к нему вернулась, он по-прежнему ощущал себя неуютно, словно духи прошлого угрожающе подступали к нему из мрака. Единственным маяком в этом призрачном кошмаре оставалась полоска света, выбивающаяся из-под двери.
Бертрем быстро оглянулся через плечо на размытые тьмою очертания книг, которые подчас наводили его на мысль о покойниках, мирно спящих в своих саркофагах, и, осторожно толкнув дверь, вошел в кабинет Астинуса Палантасского.
Летописец, как всегда, был поглощен работой; он не заговорил и даже не поднял головы, чтобы поприветствовать вошедшего.
Мелким неслышным шагом, осторожно ступая по мраморному, застланному ковром из толстой шерсти полу, Бертрем пересек комнату и остановился перед массивным столом полированного дерева. Довольно долго он хранил молчание, наблюдая за тем, как тростниковое перо Мастера уверенными, быстрыми штрихами движется по пергаменту.
— Ну что, Бертрем? — спросил Астинус, не отрываясь от своего дела.
Эстетик посмотрел на пергамент, где без труда разобрал аккуратные, четкие буквы, хоть они и были видны ему вверх ногами:
«Сегодня, за двадцать девять минут до восхода Темной Стражницы, в мой кабинет вошел Бертрем».
— Крисания из рода Тариниев просит принять ее, Мастер… Она утверждает, что се ждут здесь… — Бертрем смущенно замолчал — всей его отваги едва хватило на то, чтобы сообщить это.
Астинус продолжал писать.
— Мастер… — удивляясь собственной дерзости, слабеющим голосом продолжил Бертрем. — Я… мы все пребываем в растерянности… В конце концов, она — Посвященная Паладайна, и я… мы сочли невозможным не принять ее. Было бы позором…
— Проведи ее в мои покои, — велел Астинус, по-прежнему не поднимая головы и не переставая водить пером по пергаменту.
У Бертрема язык прилип к гортани от неожиданности — на некоторое время он утратил дар речи. Тем временем на пергамент легла еще одна строка:
«Сегодня, за двадцать восемь минут до восхода Темной Стражницы, Крисания Таринская прибыла для встречи с Рейстлином Маджере».
— Рейстлин Маджере! — ахнул Бертрем, от изумления и ужаса вновь обретший голос. — Мы принимаем у себя…
Тут Астинус приподнял голову, и лицо его выразило неудовольствие и раздражение. Тростниковое перо, перестав скрипеть, остановило свой проворный бег, и в кабинете наступила пугающая тишина. Бертрем побледнел. Лишенное примет возраста лицо летописца было по-своему красивым, однако никто из тех, кому удавалось увидеть его, не в силах был его описать. Все, кто близко сталкивался с Астинусом, запоминали только его глаза — темные, настороженные, пристальные и, казалось, способные проникать в самую суть предметов. Сейчас эти глаза давали собеседнику ясное представление о досаде и нетерпении их обладателя, яснее и строже слов сокрушаясь о том, что драгоценное время уходит впустую: пока они разговаривали, прошло несколько минут, которые не были зафиксированы для истории, и все по его, Бертрема, милости.
— Прости меня, учитель! — Бертрем почтительно поклонился, пятясь, выбрался из кабинета в темный коридор и неслышно затворил за собою дверь. Оказавшись снаружи, он вытер с лысины выступившую испарину и быстро зашагал прочь по молчаливому мрамору коридоров Большой Палантасской Библиотеки.
