– Нет, – говорит Осли. – Нет. Правда. Ты можешь сделать бриллианты из текилы.
– Продай достаточно текилы, – отвечает Юнаков, – и сможешь купить столько бриллиантов, сколько тебе захочется.
– Я не это имею в виду, – говорит Осли.
Мы сидим в номере у Юнакова, в курортном отеле, ветер ревет, врываясь в окна и двери и сдувая к морю дым марихуаны, которую мы курим. В углу комнаты гудит 3D-принтер, изготавливая загруженную в него модель, в другом углу видна изогнутая мокрая барная стойка с двумя стульями рядом и полутора десятками полупустых бутылок выпивки на ней. Шесть или восемь человек сидят вокруг массивного деревянного кофейного столика, на котором расположился большой белый пластиковый кальян, который Осли сделал в первый день непосредственной съемки на том же принтере.
Фильм называется «Риф Отчаяния». Юнаков работает в нем реквизитором, Осли – его помощником. Другие сидящие в комнате тоже в съемочной группе: пара осветителей, помощник костюмера и чей-то двоюродный брат по имени Чип.
Я в этом фильме звезда. На самом деле – очень большая звезда, и продюсеры собираются потратить пару сотен миллионов долларов, чтобы сделать меня еще большей звездой. Но не настолько большая звезда, чтобы не потусить со съемочной группой. Я хочу, чтобы они меня любили, поскольку именно они могут сделать меня красивым. Кроме того, у них самая лучшая трава из имеющейся.
Мы в Мексике, но мы не курим мексиканскую дурь. Покупать траву в Мексике опасно, по большей части из-за того, что дилер, скорее всего, сдаст тебя копам, которые, в свою очередь, упекут тебя в кутузку, конфискуют траву и продадут ее обратно тому же дилеру. И, конечно же, будет стыдно, если крутой чувак из Голливуда загремит в кутузку в Мексике со всем сопутствующим шумом и взятками.
Нет, это 4:20, выращенная в Калифорнии, где ее растят вполне легально, потом контрабандой переправляют в Мексику, где она нелегальна, в ящиках для съемочного оборудования. И меня это совершенно устраивает, поскольку в Калифорнии все самое лучшее, в том числе и трава.
На самом деле я вовсе не воодушевлен тем, что оказался в другой стране, где люди говорят на другом языке, у них другие обычаи, а в заведениях подают мексиканскую еду, но не такую классную мексиканскую еду, какую я могу купить в Лос-Анджелесе. Ну, раз уж я звезда международного уровня, то даже в другой стране со мной обращаются хорошо, куда лучше, чем с конченой звездой прошлых лет, что также бывало в моей жизни.
Мы смотрим, как Чип – парень, приходящийся кому-то двоюродным братом, – втягивает поистинне эпическое количество дыма, от которого у него, наверное, несколько часов глазки в кучку будут. От травки в чашке разлетаются искры.
Выдержав подобающую паузу, Осли продолжает разговор.
– Нет, правда. Надо нагреть текилу до восьмисот градусов по Цельсию, и тогда на подложке из кремния или стали начнут оседать нанобриллианты. Типа, промышленного использования.
– Ты эту хрень только что выдумал, – говорит Юнаков, но когда кто-то находит ответ, порывшись в Интернете с телефона, выясняется, что это чистая правда, по крайней мере, в Интернете. Что не всегда одно и то же.
В это время 3D-принтер в углу взвизгивает в последний раз и умолкает. Осли наполовину идет, наполовину ползет по кафельному полу к агрегату и достает из него штуку, похожую на толстостенную лабораторную колбу. Она не совсем прозрачная, судя по всему, внутри нее желтоватые слои другого материала.
– О’кей, – говорит он. – Вот моя последняя разработка.
Осли коротышка, где-то метр шестьдесят, и тощий. Волосы у него висят поверх ушей тугими завитками, как спираль штопора. Очки в черной оправе увеличивают его глаза до невозможности, превращая их в огромные цветовые пятна, как в тесте Роршаха, а его подбородок покрыт темной однодневной щетиной. На нем майка и широкие шорты с карманами, оттопыренными от множества инструментов, кабелей и электронных штуковин внутри.
Поскольку он уже завоевал авторитет, построив при помощи своего аппарата Джеймса Бонга, мы к его словам прислушиваемся. Он идет к бару, достает бутылку вина без этикетки, откупоривает ее и наливает стакан. Вино кроваво-красное, такое темное, что кажется почти пурпурным.
– О’кей, – говорит он. – У моих друзей в Сентрал-Коуст своя винокурня, и они присылают мне это пойло в порядке эксперимента. Совершенно обычное каберне. Молодое, всего пару недель простояло, чтобы только брожение прекратилось. Процежено один раз, так что я его еще раз отфильтровал, чтобы осадка не было совсем. В остальном – настоящее молодое вино.
Он дает нам стакан, и мы пробуем по очереди. Когда подходит моя очередь, я сначала его нюхаю. Ничего особенного. Отпиваю, и по мере того как вино струится по языку, я чувствую, как вкусовые сосочки пытаются от него уползти, будто жертвы катастрофы от места разлива токсичной жидкости. Глотаю его лишь потому, что выплюнуть на пол будет невежливо. И передаю стакан дальше.
– В приемлемое вино это можно превратить с помощью двух вещей, – говорит Осли, стоя за баром. – Времени и дубовых бочек. Дуб идеален для вина, и виноделы практически ничем больше не пользуются. Дуб позволяет кислороду медленно попадать в вино, и окисление ускоряет процессы взаимодействия вина и дуба. При помощи которых устраняются гидро… гидролизируемые танины, фенолы, терпены и фур… фурфуролы.
