Черт! Черт! Черт бы побрал эту малахольную Шурочку! Ну кто ее просил вызывать милицию?!
Я же сказала, что еду, не могла подождать…
Я с тоской смотрела на машину с мигалкой, которая замерла перед распахнутыми дверями магазина. Похоже, разговора с представителями власти избежать не удастся. Даже если я сейчас по-тихому слиняю с места преступления, меня обязательно найдут и пригласят для беседы куда следует.
Ну почему же мне так хронически не везет, господи?! Вроде плохого никому не делаю, живу тихо… Ладно, хватит. Причитаниями делу не поможешь. Надо на что-то решаться, не век же стоять, прячась за шершавым стволом огромного дуба. Наверное, следует, как ни в чем не бывало, пройти внутрь и Дать объяснения стражам порядка. Собственно, происшествие-то само по себе никакого серьезного значения не имеет, и если я буду вести себя уверенно и спокойно, это дело можно будет благополучно прикрыть. Да милиционеры даже обрадуются, если я заявлю, что отказываюсь от возбуждения уголовного дела!
Я решительно отделилась от ствола и направилась к распахнутой двери, в проеме которой то и дело мелькали фигуры в форменных фуражках. Мое внимание полностью сосредоточилось на предстоящей беседе с товарищами из органов, поэтому приближающуюся опасность я заметила слишком поздно.
— Здравствуйте! Это программа «Вечер трудного дня»! — жизнерадостно прощебетал над ухом юный девичий голосок. От неожиданности я так резко остановилась, что чуть не рухнула с лестницы, которую уже практически преодолела.
Обернувшись, я уперлась глазами в нацеленный прямо мне в лицо объектив кинокамеры. Этого последнего удара моя психика просто не выдержала, я оттолкнула девицу с микрофоном в руках и стремительно рванула вперед. Плотно прикрыв за собой дверь, я перевела дыхание и осмотрелась.
В центральном торговом зале был относительный порядок, обувь, платья, куртки висели на своих местах, забравшиеся в магазин воры всего лишь разбили одну из витрин, да и то, видимо, только для того, чтобы попасть в подсобные помещения, так как в механизме подъема прилавка разобраться не смогли. Основное действо, судя по всему, происходило как раз в кладовке, где хранится только что полученный товар и вещи, которые по тем или иным причинам мы временно из продажи изымаем. Например, совершенно невыгодно занимать прилавки купальниками зимой или варежками летом… Там же, в подсобном помещении, находится сейф, письменный стол с нашей отчетностью и что-то типа микроскопической кухни, где продавцы кипятят чай и разогревают принесенный из дома обед. Чем заинтересовала злоумышленников наша кладовка, ума не приложу. Денег в сейфе — только самый необходимый минимум, там никогда не бывает достаточно солидных сумм, ради которых стоило бы рисковать, взламывая две металлические двери практически посреди освещенной и довольно оживленной улицы, да и вообще, не похоже, что целью злоумышленников была кража. Не найдя особых капиталов, воришки на худой конец могли бы взять электрочайник, который я, купила на той неделе, или плитку… Но нет, и то и другое спокойно стоят себе на столе в кладовке.
К тому же столику, сдвинув кухонную утварь, сбоку притулился молодой человек в милицейской форме.
— Товарищ лейтенант! — поспешно обратилась я к нему. — Не могли бы вы распорядиться, чтобы в помещение не пускали телевизионщиков?
— А вам что, жалко, что ли? Пусть снимают, — добродушно отозвался парень. — Никакой военной тайны тут вроде не наблюдается….
— Но я бы не хотела, чтобы они тут шныряли…. В конце концов это помещение мое, и я имею право не пускать сюда того, кто мне не нравится, — начала раздражаться я.
— Ну, во-первых, это не ваша частная собственность, не квартира, а магазин, куда может войти каждый желающий… Да и потом, — улыбнулся милиционер, — что горячиться, вы женщина красивая…
— При чем тут это? — опешила я.
— Ну, как же. Все женщины стремятся попасть на телевизионный экран, только опасаются, что плохо выйдут, — охотно пустился в объяснения собеседник. — Так вот, вам опасаться нечего, выглядите вы…
— Я прекрасно знаю, как я выгляжу, молодой человек, — с досадой прервала я его любезные излияния. — В зеркало по утрам смотрюсь систематически. Но на экран попадать совершенно не стремлюсь, как это ни странно для вас звучит.
— Ваше дело, — пожал плечами милиционер и крикнул:
— Сидорчук! Выведи телевизионщиков, пусть на улице снимают… — Потом он снова обратился ко мне:
— Зря вы это. Так бы они тут покрутились маленько, увидели, что дело выеденного яйца не стоит, и уехали, а теперь заинтересуются, до самого конца проторчат… У них ведь какая психология: раз выгнали, значит, что-то интересное откопали…
— На улице пусть хоть обнимаются… — проворчала я.
Тут откуда-то сзади в кладовку влетела Шурочка.
— Ой, Елизавета Анатольевна! — заверещала она. — Ужас какой! Что делают, уроды, просто никакого покоя от этих ворюг нет…
— Где ты была? — довольно сухо перебила я ее истерические выкрики.
— В соседнем зале, убытки с товарищем милиционером описывали. Нет, ну вы подумайте, люди добрые…
— Ну и как? — Я снова в корне пресекла ее попытку поголосить на манер деревенских кумушек.