Глава первая
МИККЕЛЬ МИККЕЛЬСОН И ЕГО ДОМ
С моря дом казался кучей досок с косой трубой наверху.
То, о чем тут пойдет речь, случилось лет шестьдесят назад; тогда в этом доме жил Миккель Миккельсон.
Наружная дверь висела на одной петле, так что с ней следовало обращаться осторожно. Дальше шла прихожая.
Здесь было темно, как в погребе, пахло кожей и мокрым молескином, потому что в прихожей снимали и вешали одежду, когда лил дождь.
Кухня была светлее. Два окна смотрели на море, одно-во двор. Из кухни вели двери в остальные комнаты. Правда, все ключи давно потерялись, к тому же в комнатах громоздился разный хлам, до которого никому не было дела.
Сто лет назад, когда хорошо ловилась сельдь, дом был постоялым двором, в нем постоянно толпился народ, везде стояли стулья, столы и пахло вкусной едой. Тогда сюда приезжали верхом на гладких конях богатеи и скупщики, ели жареную телятину Jp очага и спали без просыпу три дня кряду на втором этаже.
Но богатеи исчезли, кладовка опустела, и на подоконниках остались лишь рыболовные крючки, пробки да дохлые мухи.
Вот в каком доме жил Миккель Миккельсон вместе со своей бабушкой Матильдой Тювесон и собакой Ббббе.
Ниже постоялого двора раскинулся залив с островами, а позади дома высилась гора Вранте Клев. За Бранте Клевом находилась деревня, потому что там была хорошая земля и ветер не доставал.
У постоялого двора всегда дуло так, что стекла дребезжали.
Неподалеку стоял лодочный сарай Симона Тукинга.
Здесь он и жил круглый год в такой тесной каморке, что должен был выходить на волю, когда хотел разогнуть спину. На двери Симон Евгений Тукинг вырезал ножом:
Голод — в брюхо,
Холод — в дверь,
Вот бы в Африку теперь!
Возвращаясь домой из школы, Миккель всегда шел мимо сарая. Летом он ложился на живот возле пристани и ловил крабов на кусок кирпича, а зимой тут одна за другой тянулись замечательные ледяные дорожки.
Симон Тукинг чаще всего сидел в дверях своего сарая и расчесывал бороду старой кардой.[1] Зимой, в стужу, он подкладывал мешок, чтобы не примерзнуть к порогу. Кожа у него была грубая, как старая подошва, и сильно потрескавшаяся на руках.
Миккель приветствовал его по-военному, козырял, а Симон Тукинг в ответ поднимал левую ногу и шевелил пальцами, торчащими наружу из дырявого башмака. На поясе у Симона висел нож с ручкой из коровьего рога.
Миккель нес учебники на ремне через плечо. Переплет священной истории основательно поистрепался, потому что зимой Миккель скатывался на ней с Бранте Клева. Только сел… миг, и уже внизу.
На самом верху горы, под грудой камней, был похоронен викинг. Правда, знающие люди говорили, что это просто тур примета для капитанов, чтобы с кораблей сразу видели, где Бранте Клев.
Но большинство возражало:
— Истинная правда: там викинг лежит, и золото есть, да только такие могилы трогать опасно…
Вместо этого полагалось, когда идешь мимо, кинуть в груду еще камень и прочесть стишок:
Камень кладу на могилу твою.
С миром покойся, павший в бою.
— Потому что древние мертвые викинги любят камни, — объяснил как-то Миккелю Симон Тукинг.
— Ну как, Миккель, подбросил ему булыжничек?! — кричал он, когда мальчик скатывался с Бранте Клева на священной истории. — Порадовал старика?
Если говорить по чести, то Миккель не всегда отвечал Симону. Столько грустных мыслей роилось у него в голове, когда он шел домой из деревни, — невысокий ростом, зато широкий в плечах, синеглазый, с волосами желтыми, как спелая рожь.
О чем он думал? О «Хромом Зайце», конечно.
У всех ребятишек в деревне было по пяти пальцев на каждой ноге. У Миккеля Томаса Миккельсона было на правой ноге только четыре пальца. Безымянный и мизинец срослись, и Миккель прихрамывал.
— Хромой Заяц! — кричали деревенские ребятишки, завидев его. — Что у тебя в башмаке, Хромой Заяц? Вынь, покажи!
Матильда Тювесон, которая приходилась ему настоящей бабушкой, хоть и носила другую фамилию, ничего им не отвечала на это. Ей было семьдесят три года, и она знала: кто день кричит — три дня сипит.
Она притягивала Миккеля к себе и говорила:
— Они тебе просто завидуют, вот и все, потому что отец твой был капитан и носил китель с медным якорем.
Насчет медного якоря бабушка, конечно, придумала.
Отец Миккеля был обыкновенным матросом на бриге под названием «Три лилии», да к тому же еще и порядочным бездельником. Но чего не скажешь, чтобы утешить человека, у которого на правой ноге четыре пальца и которого все дразнят Хромым Зайцем!
Бабушка вообще любила поговорить, когда они вечерами сидели одни дома; все больше сочиняла да выдумывала. Но Миккель слушал и верил.
«Вот какой отец у меня!» — думал он. С каждым днем ему все меньше хотелось идти через Бранте Клев в деревню, где его обзывали Хромым Зайцем. И Миккель говорил себе: «Вот вернется отец, он им покажет!»
Он не знал одного обстоятельства…
— А что, Симон, можно стать настоящим человеком, как отец мой, если у тебя вместо ноги заячья лапа? — спрашивал Миккель Симона Тукинга.
— А то как же! И не сомневайся, — говорил Симон.
— Думаешь, он бы не стал меня презирать за это? — продолжал Миккель.
— Брось вздор говорить, не такой человек Петрус Миккельсон, — отвечал Симон.
