основано на реальных событиях
Что мы вынесем из детства? Память о теплых бабушкиных руках.
Запах скошенного луга и парного молока. Плюшевого мишку с аккуратной заплатой на боку. Что принесла из детства я? Лишь маленький зеленый камень. Собственно, это был даже не камень — осколок стекла, гладко обточенный водой. Пустяк для взрослого человека и небывалое сокровище для ребенка. Первым его нашел соседский Антон.
— Где взял? — требовательно спросил Генка. Я протянула руку, но жадный Антоха сейчас же убрал находку в карман.
— Где взял — там уже нет, — ухмыльнулся он, и я едва не разревелась от обиды. Глядя на мою скисшую мордаху, Генка тоже расстроился и презрительно поджал губы.
— Подумаешь! Эка невидаль — стекло. Захочу — у меня сто таких будет.
— Так почему до сих пор нет? — вредно спросил Антон.
— Потому что я не хочу, — отрезал Генка, взял меня за руку и потащил в дом. В деревню мы поехали сразу же, как Генка вернулся из больницы.
— Свежий воздух на пользу будет, — говорила мать. И я обрадовалась, потому что давно не видела бабушку. А вот Генка не очень, потому что соскучился по школьным друзьям: всю зиму и весну он провел в больнице. Я очень за него переживала и боялась, что когда он вернется, то будет похож на Кощея — обтянутый синюшной кожей скелет. Но ничего подобного не случилось. Генка остался прежним, разве что немного подрос. И на момент поездки в деревню ему исполнилось восемь лет. Мне было всего пять. Клад недолго оставался тайной: Антоха держать язык за зубами совершенно не мог. Вскоре вся округа знала, что прозрачные камушки можно добыть на карьере, прямо за речкой, отделяющей окраину деревни от обширного лесного массива.
— Только вам туда нельзя, — сказал Антон. — Это место не для малышни, там Бабай живет. Я перевела вопросительный взгляд на брата.
— Это ты Ритке можешь сказки рассказывать, — спокойно ответил Генка. — А я в такую ерунду не верю.
— А что Бабай кушает? — прошептала я и вцепилась в надежную руку брата.
— Вредных и жадных детей! — сказал Антоха и показал нам язык.
— Но мы-то не вредные и не жадные! — с возмущением возразила я, но на всякий случай обернулась через плечо, где далеко на горизонте ощетинился еловыми копьями лес.
— Мы — нет, — улыбнулся Генка. И его ободряющий голос придал мне уверенности. Поэтому я ничего не сказала против, когда у брата созрела идея отправиться на заветный карьер. Антон заверил всех, что это недалеко: по деревянному мостику за речку, потом в подлесок через овраг, а там рукой подать.
— Я себе всяких набрал, — похвалился он. — И синих, как небо. И желтых, как солнце. Но ни тех, ни других почему-то не показал, и Генка совершенно справедливо назвал его брехуном. А к походу подготовился и бабушке сказал, что пойдет загорать на реку.
— Только купаться не вздумай, — строго наказала бабуля и застращала по своему обыкновению, — там сейчас течение сильное. В прошлом году двое ребятишек утонуло.
— Честно слово, ни ногой! — легко пообещал Генка, а мне пояснил, что, в самом деле, не собирается купаться, а лишь перейти на ту сторону. Самодельные мостки были переброшены коромыслом. Грубо сколоченные перила уже в некоторых местах прогнулись или обломились вовсе, и, встав на краешек моста, можно было наблюдать, как мутный поток несет на себе веточки, листья и брошенные мною вниз головки одуванчиков.
— Не свались! — предупредил Генка, и, оттеснив меня в сторону, лихо плюнул в зеленоватую воду.
— Сам не свались! Чего толкаешься! — обиделась я, пихнула его кулачком в бок и перешла на другую сторону. Показалось: в потоке что-то блеснуло.
— Генка, смотри! Я поднырнула под провисшие перила. Там, где пена оборачивала каракулем покрытый тиной островок, лежал и поблескивал на солнце зеленоватый камешек.
— Поди, Антоха обронил, — сказал Генка, и глаза его заблестели тоже.
— Достань? Я протянула руку и ощутила, как в ладошку впиваются укусы водяных брызг.
— Так мы на карьер идем! Там сто таких будет! Генка потянул меня за рукав. Но карьер был далеко, за рекой и оврагами, в страшном месте, где живет Бабай. А блестящий камешек тут, рядом, обсыпанный брызгами, как сахаром. Только нагнись и вытяни из косм свалявшейся тины. А не успеешь — собьет его потоком, закрутит, утянет на темное илистое дно.
— Достань, достань! — захныкала я, и сама потянулась к сокровищу. Подошвы сандалий поехали по мокрым доскам, я больно ударилась копчиком о край моста. Но удержаться было невозможно — слабые детские пальцы лишь скользнули по илистой поверхности перил. Я почувствовала, как Генка в последней попытке спасти меня ухватился за ворот старенькой футболки, и ткань треснула — словно чудище голодно щелкнуло над ухом костяными челюстями. Потом разинутый зев реки раскрылся и, сытно чавкнув, проглотил меня целиком. И не было больше ни неба, ни моста, ни перил, а только густая малахитовая муть. А потом я снова почувствовала рывок…
…Мертвящая мгла закрутилась вокруг, обхватила длинными мокрыми пальцами за щиколотки, с неохотой отпуская свою добычу. Но кто-то был куда сильнее мглы, и выталкивал меня наверх, к пылающему оку июньского солнца — маяку тепла и жизни. Цепляясь за траву, перепачканная грязью и вымокшая насквозь, я повалилась на берег, размазывала по щекам ил и слезы. Рядом хрипел и надсадно кашлял Генка.