Брат гули-бьябона: Рассказы и повести о снежном человеке. Том II

Сейчас, когда три удивительных дня, болезнь и госпиталь позади, я хочу наконец рассказать о моей встрече с неандертальцем. Правда, семьдесят часов, проведенных с ним, и два месяца бреда на госпитальной койке перемешали в памяти картины действительного и фантастического, и мне еще долго нить за нитью придется распутывать эту историю…

Итак, с чего началось?

Тедди Гойлз сорвал с себя кислородную маску: так он делал всегда, когда у него являлась потребность чертыхнуться. Что последует дальше, я знал.

—  Черт побери, — сказал он. — С тех пор как ловкач Хиллари взобрался на Эверест, лазанье по горам потеряло для меня всякую прелесть. Поднимись я на десять вершин и если каждая хоть на метр ниже Эвереста — это уже не даст ни славы, ни денег! Три строчки где-нибудь на последней полосе «Нью-Йорк таймс», и все!..

Говорить было трудно: сухой, прокаленный морозом воздух обжигал легкие, но Тедди уже не мог остановиться:

—  Три строчки! Хватит!.. Больше меня не заманишь ни в Гималаи, ни в Анды. Ты, конечно, другое дело — ученый. А собственно, что это принесет тебе? Дашь имя еще одной никому не нужной вершине?..

Дурак этот Тедди. Четвертую вершину мы одолеваем не для того, чтобы дать ей название. В моем рюкзаке счетчик космических ливней. Три счетчика уже установлены; эта последняя вершина замкнет квадрат со стороной в сто километров. Автоматы позволят узнать интенсивность потока корпускул, степень естественной радиации на высоте двадцати тысяч футов. Не объяснять же этого Тедди сейчас… Говорить с ним невыносимо. Лучше глядеть на горы.

Вид отсюда великолепный. Гималаи огромной дугой простерлись на запад и на восток; дуга выгнута к северу, точно сдерживает натиск воздушных волн…

Последняя палатка на шестьсот метров ниже нас, ее не видно: при подходе к вершине мы обогнули скалу с северной стороны. Глянешь вверх — кружится голова, и кажется, что висишь в центре синего шара, синева втягивает в себя, оторвешься — и растаешь в зачарованной глубине…

Тедди на минуту смолкает. В сущности я почти не знаю этого парня. Как он попал в экспедицию? Из-за своей бычьей силы или как сын председателя «Юнайтед Индиен бэнк»?.. Единственное, в чем ему не откажешь, — в выносливости. Недаром его назначили в последнюю пару.

— Шагнем! — говорит он, утаптывая страховую площадку. — Плюнем сверху на паршивые Гималаи, а там — в яхт-клуб, в футбольную команду, хоть в биржевые маклеры, лишь бы подальше от горных красот…

Вонзив ледоруб между камнями, он пропускает меня вперед. До вершины отсюда тянется чистый, обдутый ветрами наст. Слева сахарная поверхность — ее можно тронуть рукой, справа — обрыв…

Шуршит хвост альпийской веревки, которую травит Тедди. Она скользит по снегу и поет тоненько, как фарфор, когда по нему осторожно проводишь пальцем. Это создает особенное настроение. Последние метры перед вершиной всегда особенные. Забыта усталость, не давит плечи рюкзак. Еще шаг, один шаг — и победа! Но осторожнее: прощупывай каждый дюйм. И не поднимай глаз! Высота…

…Что-то треснуло, раскололось, как под алмазом стекло. Мгновенный зигзаг пробежал по снегу, белое одеяло дрогнуло, поползло… Заваливаясь головой вниз, вижу поверхность склона: она курится ослепительным дымом, вспучивается, бурлит… Сейчас веревка натянется, меня качнет по дуге, как маятник, гвоздь крепления которого — Тедди. И точно — рывок…

В тот же миг что-то лопается во мне, как кровеносный сосуд. Взмывает конец веревки, струной повисает в воздухе. Меня переворачивает, швыряет, кружит, погружает в снег, выбрасывает из снега и тянет вниз. Тщетно хватаю снежные комья, они вспыхивают в руках белым дымом… Рюкзак то оказывается перед глазами, то колотит меня по спине. Кругом стон и шелест, небо и горы пляшут, солнце шарахается вверх и вниз. Но страха почему-то не чувствую: каждый толчок сигнализирует мне, что я жив, и я жду следующего толчка, чтобы убедиться, что еще жив. И если я не стерт в порошок, то, наверное, потому, что нахожусь на самом верху лавины. Так продолжается до бесконечности… Но вот меня с силой ударяет о снеговую подушку, бросает ногами вперед в сугроб…

Сознание возвращалось ко мне медленно. Сначала я почувствовал боль во всем теле. Потом ощутил, что лежу не в сугробе, руки и ноги мои свободны. Вокруг тишина. Лавина заглохла, опасности нет… Тишина удивительно мягкая.

И вдруг в тишине кто-то дышит. Склоняется надо мной, сдерживает дыхание. Зверь?.. Открываю глаза и в упор встречаю точки зрачков — колючих, как иглы. Г орячая волна охватывает меня, приподнимает… Зрачки еще ближе. Нестерпимая боль опрокидывает меня на спину, опять все тонет во тьме…

Но как ни коротко виденное, оно осталось в мозгу. Зрачки оттенялись коричневым ободком на серых, похожих на мрамор белках; над ними — выдвинутые вперед брови, слитые в общий надглазный вал, и за ним — ничего: лба нет… Коричневая, собранная в морщины кожа. Губы едва прикрывают зубы, плоский нос, подбородок скошен, шеи нет, голова приросла к плечам… И все же это не морда зверя, это лицо!.. Больше того: оно покривилось, придвинулось ко мне, губы раскрылись: