Патрульный самолет лесной авиации АН-2, в обиходе именуемый «Антоном», неторопливо шел над тайгой. Его борт только что покинули последние трое парашютистов, и летчик-наблюдатель Саша Бавин хотел еще сбросить над таежными деревушками несколько вымпелов с решениями райисполкома. В этих решениях было сказано, сколько выделить людей для тушения пожаров, куда этим людям идти и кто ответственный. Должность Бавина — летчик-наблюдатель (или сокращенно — летнаб) — имела чисто условное название. В сущности он не был летчиком, пилотом, хотя налетал немало часов и хорошо знал самолет, аэродинамику и аэронавигацию. Он был лесным специалистом и лучше всего знал лес, и особенно все тонкости и природу лесных пожаров, но как бы между прочим прекрасно умел пользоваться радиоаппаратурой, а при надобности и отремонтировать ее, знал взрывные работы, имел первый разряд по парашютному спорту. Он занимался воздушной лесопатологической разведкой, находил с самолета очаги лесных вредителей: шелкопрядов — непарного, соснового и монашенки,— пяденицы сосновой и пихтовой, боролся с ними и уничтожал их. На нем висела масса хозяйственных обязанностей, он отвечал за вверенные ему денежные суммы, за парашюты, за взрывчатку. И главное, отвечал за людей.
Ежедневно он летал по маршрутам, а сейчас, в условиях «повышенной горимости», и дважды в день.
Летчик-наблюдатель Александр Иванович Бавин был начальником оперативного отделения.
Под его контролем, в его владениях было без малого пять миллионов гектаров тайги. И тайга эта горела.
Стояла страшная, долгая, непонятная жара, пожарная опасность, определяемая по методу Нестерова, уже давно была высшего, третьего класса. Тайга здесь глухая, захламленная, мхи до метра высотой, сухие, как порох, и, когда огонь со свистом вырывается из-под мха, аж гудит все. Верховой пожар распространяется с дикой скоростью, бывает, по 30 километров в час. От такого пожара ни на чем не уйдешь. Бавин как-то встретил геологическую партию, которая еле-еле успела укрыться в реке, побросав все свое имущество. Стоя «по шейку» в воде, геологи смотрели, как горит их «газик», палатка, оборудование. Хорошо хоть, что большинство пожаров — низовые.
Сперва начало сильно гореть севернее бавинского отделения. Туда стали стягивать силы из других мест. Был там и Бавин со своими ребятами. Его команда, которую он сбросил на пожар всю целиком, заблудилась в дыму, потерялась. Рации у них не было, он натерпелся страху. Тяжелый дым копился, висел над тайгой. Перестали ходить пароходы по реке, не выпускались самолеты. Только вертолеты трещали над верхушками сосен, с них безуспешно пытались рассмотреть что-нибудь.
Через неделю ребята вышли к реке, осунувшиеся, измученные, но в полном составе, все на ногах, таща на себе парашюты.
Потом стало гореть и у самого Бавина, чем дальше, тем больше. Места у нею были малонаселенные, деревни за десятки километров друг от друга, людей для тушения нет. А жара была на редкость устойчивая и длительная для здешней стороны, дожди не выпадали уже два месяца.
С центральной базы из Москвы приезжал начальник, имя которого и прежде все многократно слышали или видели напечатанным. Этим именем подписывались всевозможные инструкции и приказы. Начальник был поражен увиденным и сказал: «У вас тут отношение к пожару, как к закономерному явлению — к дождю или к снегу!» Это он, конечно, здорово сказал, но что они могли сделать?
Про отделение Бавина говорили на базе и в других отделениях: «Горит Бавин, горит», и сам он думал и говорил: «Горю», не в том смысле, что, мол, погорела премия или будут какие неприятности, нет, в другом, в том, что горит тайга. Он совсем замучился, хотя это и не было заметно, почти не ел и не спал, на квартиру приходил в темноте и вставал на рассвете. Он, как крестьянин в засуху, страстно, мучительно мечтал о дожде, о настоящем дожде, долгом, обложном. Иногда ночью он выходил босиком на крыльцо и задирал голову — ему казалось, что капли стучали по крыше, но вверху были крупные частые звезды.
Теперь он сидел на правом сиденье, на месте второго пилота, и готовил вымпелы, вкладывал в кармашки решение райисполкома, расправлял яркую красно-белую ленту. Первый пилот Валя Алферов, сидящий на своем месте слева, снижал машину, делал «коробочку», чтобы обратить на себя внимание, потом Бавин выбрасывал вымпел, Алферов снова делал «коробочку», теперь уже затем, чтобы удостовериться, что вымпел поднят, и они ложились на курс. По дороге летнаб наносил на планшет новые очаги, «привязывая» их к ориентирам на местности,— этих очагов было уже два,— остро жалея, что нет на борту парашютистов и он бессилен что-либо сделать, а завтра эти едва начавшиеся пожары разрастутся. И продолжая работать, он думал о своих ребятах, которых выбросил сегодня в тайгу.
А Валька Алферов, первый пилот, сидел слева и вел машину. Свободно держа рогульки штурвала, на ощупь зная все свое хозяйство, весь этот красивый центральный пульт кабины с разноцветными рукоятками и тумблерами, знакомыми еще с училища: черная рукоятка — газ, белая — винт, зеленая — сектор подогрева карбюратора, оранжевая — стоп-кран, желтая — кран фильтра всасывания и еще многие другие,— досконально зная, понимая и чувствуя все это, он испытывал удовольствие. И хотя он вел не турбовинтовой лайнер, не ТУ-114, для которого сейчас на аэродроме _в его родном городе удлиняли полосу, не реактивный сверхзвуковой истребитель, а доброго старого «Антона», самый тот факт, что он не едет по земле, не плывет по воде, а летит по воздуху, всякий раз снова удивлял и радовал его. С тех пор как начался пожароопасный период и его «Антон» в числе других был арендован базой авиационной охраны лесов и стал базироваться на маленьком аэродроме в районном центре, он лишь один раз был дома, один раз виделся с женой, которую, как и его, звали Валей. Тогда была очень большая задымленность, самолеты здесь не летали, и его послали в город за запчастями к каким-то лесным механизмам. Улыбаясь про себя, он вспомнил, как Валька ахнула от неожиданности и вся расцвела, увидев его. Он провел дома один день и одну ночь. Вечером они гуляли в Парке, нежно, как молодожены.
