Как написал бы автор XIX века, и начала XX тоже: «В городе федерального значения М. в последних числах августа 20… года стояла чудесная погода. Только что прошёл бурный, тёплый, по-весеннему радостный ливень».
В таком приблизительно роде.
За окнами вечерело. Наступил как раз тот час, когда электричество (или любой другой источник искусственного света) зажигать ещё рано, но очертания предметов уже начали утрачивать чёткость, в дальних от окон углах комнат стали сгущаться тени. В этот переходный час иногда само собой меняется настроение, вдруг появляется немотивированная грусть и вспоминаются безвозвратно ушедшие мгновения жизни, не всегда значительные, но волнующие. Словно бы между страницами старой книги вдруг попался трамвайный билет тридцать лет назад отменённого маршрута или химическим карандашом написанный счёт на четыре рубля с копейками из кафе на ВДНХ. Да хотя бы и просто засохший ломкий цветок, оставленный здесь ещё до тебя на память неизвестно о каком событии давно покинувшим наш мир человеком…
Место действия — богато, демонстративно старомодно обставленная квартира. Чересчур богато и чересчур демонстративно, на взгляд впервые оказавшихся здесь людей, потому что мало кому из нынешних даже и олигархов придёт в голову столь резко выбиваться из господствующего в их кругах гламурно-постмодернистского стиля. Да и современные дизайнеры не станут заморачиваться, разыскивая подлинные мебельные гарнитуры безвозвратно ушедшего позапрошлого века и все им соответствующие аксессуары — тысячи томов раритетных книг в тиснёных золотом кожаных, муаровых, пикейных переплётах, всяческие антикварные штучки из бронзы, мрамора, нефрита, прочих ювелирно-поделочных материалов. Ну и картины по стенам развешаны достойные долгого и внимательного рассмотрения, примечательные не только сюжетами, но и техникой исполнения. Совсем не те, что ныне оцениваются в десятки миллионов долларов, но у человека наедине с собой, не обязанного «террором среды» изъявлять статусные восторги, вызывают либо смех, либо тягостное недоумение.
Видно, что кто-то старательно воспроизвёл в нескольких комнатах этой обширной квартиры известные сейчас только по фотографиям интерьеры дворцов Юсупова, Рябушинского, Щукина и прочих некогда славившихся одновременно тонким вкусом и любовью к роскоши ныне исторических личностей.
Большинству присутствующих всё окружающее было давно и хорошо известно, но двое — Президент и Журналист — всё не могли освоиться, принять обстановку (в обоих смыслах этого слова) как должное. На только что пережитые, ещё вчера казавшиеся немыслимыми события накладывался и этот интерьер, усиливая ощущение нереальности происходящего.
— Да что это мы всё стоим, господа? — совершенно искренним тоном удивился Фёст, только в глубине его глаз мелькало нечто похожее на насмешку. Людмила, по крайней мере, её улавливала. — Не пора ли?..
Кажется, Вадим сейчас забавлялся не только тем, что принимает у себя приватным образом взаправдашнего Президента, а и наблюдая за Секондом, слишком серьёзно вдруг отнёсшимся к своей флигель-адъютантской должности. Лично ему сейчас, наоборот, хотелось валять дурака. Все пули в очередной раз пролетели мимо, вокруг — прелестные девушки, долженствующие своим видом и щебетанием радовать глаз и душу (то, что они только что своими нежными пальчиками отправили к праотцам энное количество людей, не имеет никакого значения, как и то, что не бальные платья на них, а суровые воинские доспехи), погреба ломятся от запаса продовольствия и напитков — чего ещё желать?
Гусар, партизан и поэт Денис Давыдов как раз по такому случаю писал:
«Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные?
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
Деды, помню вас и я,
Испивающих ковшами
И сидящих вкруг огня
С красно-сизыми носами…
…Но едва проглянет день,
Каждый по полю порхает.
Кивер зверски набекрень,
Ментик с вихрями играет.
Конь кипит под ездоком,
Сабля свищет, враг валится…
Бой умолк, и вечерком
Снова ковшик шевелится…»
Фёсту что, он человек совершенно свободный, свободный «от» и свободный «для», ему можно в каждый данный момент времени оставаться самим собой, не заботясь об условностях и необходимости «соответствовать» и «производить впечатление». При том что здесь и сейчас именно на нём лежит настоящая ответственность.
То ли дело все остальные присутствующие здесь мужчины (за исключением Воловича, конечно). Они угнетены грузом текущих и предстоящих забот, а двое вдобавок потрясены тяжестью не только фактически проигранного сражения, но и крахом дела едва ли не всей сознательной жизни!
Да-да, проигранного, что уж тут лицемерить? Если они ещё живы и на свободе, так «по независящим от них обстоятельствам». А — «по зависящим»?
Результатом «гуманного и демократического», как им казалось, правления, стал банальный верхушечный заговор с попыткой вооружённого свержения власти. По большому счёту — удавшегося, ибо вмешательство иновременных сил никоим образом не являлось заслугой первого лица государства и его окружения. За одной крошечной оговоркой — это вмешательство стало возможным только потому, что
